Последний атаман Ермака

Матвей Мещеряк заметил, как дернулась правая бровь правителя, а черные глаза внимательно с каким-то подозрением уставились ему в лицо.

«Неужто думает, что казаки государев ясак по себе раздуванили, а из Сибири бежали, чтобы не воевать больше с Кучумом?» – пронеслось в голове у атамана и неприятный осадок лег на сердце. Но ответил спокойно, понимая, что именно от этого человека зависит его собственная участь и судьба прибывших с ним казаков:

– Государев ясак собран по ратному с татарами и пелымским князем Аблегиримом времени по возможности большим и доставлен в царские палаты под караулом. По возвращении из последнего по реке Иртыш похода у меня осталось казаков в живых до ста человек, из которых многие были ранены тяжко копьями и стрелами. Вестей о приходе государева войска в Сибирь с воеводой Мансуровым к нам в Кашлык не приходило, и с такой малой силой удержать ханскую столицу и… сохранить казаков и полста стрельцов не было возможности. Потому, боярин Борис Федорович, на казацком сходе и было принято решение вернуться на Русь и с сохранить собранный государев ясак, – последние слова Матвей Мещеряк добавил для того, чтобы дать понять правителю и иным боярам, которые во время его разговора с царем подошли ближе к трону и внимательно прислушивались к его словам, что забота о царской казне была у него не на последнем месте.

Царь Федор Иванович при упоминании о ясаке широко улыбнулся, левой рукой огладил усы и бородку, блеснув алмазными перстнями на пальцах, правую протянул перед собой. Ларион ткнул Матвея локтем, и атаман, ступая возможно тихо по ярко-красному ковру перед троном, подошел и поцеловал белую, без признаков крови, надушенную державную руку, поразившись ее неживому цвету и тому, какие тонкие и нежные пальцы у царя, унизанные драгоценными перстнями.

«Такими пальцами только крестные знамения на себя накладывать, а не саблею в сече махать и коня уздой укрощать!» – снова с огорчением в душе подумал Матвей Мещеряк, отступая от трона. Правитель Борис Годунов подытожил краткую встречу с царем, сказав с прищуром негромко, четко отделяя каждое слово:

– Государь на вас своим гневом не опалился за то, что без его указа оставили завоеванную столицу Сибирского царства. Дьяк Ларион днями объявит казакам государеву волю. Ступай, атаман.

«И на том благодарствуем царя и великого князя Федора Ивановича, что не велел батогами бить да на плаху волочити!» – едва не сорвалось с губ вдруг закипевшего гневом Матвея Мещеряка и он метнул из-под бровей в сторону трона недобрый взгляд: такую ли ласку надеялся услышать он за все страдания и лишения, перенесенные его казаками в сражениях с сибирскими татарами? Но стиснул зубы и постарался успокоиться – за лишнее слово можно и головы лишиться, а казакам тогда не миновать крепкого спроса в московском застенке!

Атаман был уже у выхода из царской малой палаты, когда с ним поравнялся отрок из дворян, выше среднего роста, в добротном, но строгом без украшений красном кафтане, при сабле. Румяное щекастое лицо озарено радостной улыбкой на губах, которые еще не знали бритвы брадобрея. Голубые глаза сияли так, словно встретил он ежели не кровного брата, вернувшегося из опасного ратного похода живым и невредимым, то наилучшего товарища. Отрок посмотрел в спину ушедшему вниз по лестнице дьяку Лариону и негромко проговорил, смешно выпячивая пухлые, словно у девицы, розовые губы:

– Ныне вечером никуда не уходи, атаман. Один очень большой боярин, имя которого, думаю, ты хорошо знаешь, имеет намерение поговорить с тобой без лишних ушей, которые, словно листья на весеннем дереве, висят едва ли не на каждом бревне в царских покоях, боярином Борисом развешанные! И своим казакам ничего не сказывай, так будет бережливее. Иди, а то дьяк Ларион начнет оглядываться, а это нам совсем без надобности, чтобы увидел тебя вместе со мной.

У выхода из царского дворца на санях атамана ожидали его есаулы. Иван Черкас с удивлением смотрел в сосредоточенное лицо Матвея, на его закушенные губы, и спросил, оглянувшись на стрельцов, которые недвижными изваяниями замерли на крыльце:

– Ну что, атаман? С зипунами едем от царского крыльца, альбо с хомутом на шее? Что-то вид у тебя без великого ликования!

Матвей очнулся от напряженного размышления – какому это большому боярину он понадобился да еще и для скрытного от чужих ушей разговора? Никого из московских бояр он отродясь и в глаза не видел, а не то, чтобы быть хорошо знакомым!

«Не втянули бы нас в какую темную историю», – с беспокойством подумал он, согнал с лица следы озабоченности, улыбнулся казакам, которые смотрели на него с тревожным ожиданием:

– Не полошитесь! Государь Федор Иванович был к нам милостив, не опалился своим гневом за самовольный уход из Кашлыка. Ну, а какова нам будет милость от царя, о том велено дьяку Лариону известить нас в самом скором времени.