Последний атаман Ермака

— Здесь задержимся, или далее погребем? — спросил Матвей Мещеряк, когда казаки собрали оружие, брошенное татарами, и сошлись в центре городка у пепелища, в огне которого не так давно погибли отважные казаки со своим атаманом Иваном Кольцо.

— Холмик бы насыпать, да крест поставить, — вслух подумал Матвей Мещеряк, искоса глянул на суровое, с поджатыми губами атамана Ермака. Показалось даже, что у того скупые слезы подступили к глазам. — Не удалось Бегиша посадить на угли…

— Даст бог удачи — не спасется и в дикой степи от нас… А крест татары все равно снесут, — тихо проговорил атаман Ермак, снял шлем и с обнаженной головой сделал поклон, касаясь рукой утоптанной земли.

И все бывшие здесь казаки повторили прощальный поклон. Не желая оставаться в полуразрушенном в ходе сражения городке, который горел в четырех местах, побрав найденные съестные припасы и оружие, без мешкотни спустились с берега к стругам, которые охранялись десятью наиболее пожилыми казаками.

— Снесите котлы, да кашу готовьте, — распорядился атаман Ермак. — Отобедаем и далее погребем! Батюшка Еремей, присмотри за ранеными, надобно из них сделать годных к сражению людей! Иван Камышник, подь сюда!

От соседнего струга отозвался десятник Камышник, он только что отмыл в Иртыше от крови щит и кольчугу — в сече с татарами он был рядом с Мещеряком и не упятился от противника даже на шаг, уподобившись каменной скале. Он успевал также присматривать и выручать молодого казака Митяя, который сущим чертом вертелся под татарскими клинками, щитом и саблей владея не хуже бывалого казака.

— Иду, Ермак Тимофеевич! Нужда в чем?

Атаман повелел десятнику и его казакам подняться в городок и оттуда доглядывать, не сватаживаются ли где поблизости бежавшие с поля боя татары для неожиданного набега на казацкий стан.

— Застанут нас с кашей во рту, не отобьемся черпаками, сложим головы на мокром песке. Поесть оставим, о том не тужите.

— Иду, атаман Ермак Тимофеевич. Наша каша от нас не уплывет. — Десятник взмахом руки поднял своих казаков со струга, повел по склону вверх к городку, над которым густо поднимался дым пожара.

— Ну вот, теперь можно спокойно ждать, когда каша упреет. Коры не поглодав, и заяц от лисицы не упрыгает, не так ли Гришка? — пошутил атаман Ермак, наблюдая, как его стремянной расправляет небольшую скатерть на корме головного струга.

Гришка поскреб ногтями рыжеволосый затылок, качнул головой, отшутился в ответ:

— Как знать, батько Ермак! С пустым животом сноровистее средь кустов шмыгать, пузом не застрянешь!

— Ишь ты, смекалист! И поесть любит не за двоих, а за четверых. Да, велика сибирская землица, а пахаря на ней нет настоящего. Вот бы куда русского мужика поселить да от тяжкого ярма барщины лет на десять освободить. Большим бы хлебом заколосилась здешняя земля. Не умирали бы служилые люди с жуткого голода, — вновь вспомнилась страшная своими роковыми потерями минувшая зима. — Неужто новый государь спустит вину боярам, виновным в смерти стрельцов и казаков? Быть того не может! — Атаман Ермак говорил, но в голосе его Матвей улавливал нотки сомнения, потому и буркнул тихонько, чтобы другие не слышали:

— Ворон ворону глаз не выклюет! Неужто царь не первый боярин на Руси? Наипервейший!

Ермак Тимофеевич, раздумывая, смотрел на спокойную ширь Иртыша и наконец ответил верному другу:

— Что первейший, то истинно. Но немало первейших бояр да князей лишились голов и поместий от опричного топора! Кто с виной в душе, а кто и безвинно, едино по подозрению в измене, особливо после побега князя Курбского в литовские земли… Что за шум на круче? Кого волокут? — Атаман различил возбужденные голоса со стороны Бегишева городка, а вскоре увидел, как двое казаков десятника Камышника под руки волокут упиравшегося татарина в сером полосатом халате, но без шапки. На поясе болтались пустые ножны, а сабля была уже засунута за пояс пожилого бородатого казака с радостной широкой улыбкой от удачной поимки супостата.

— Вот, батько атаман, словили гадюку, полз по кустам овражка, мнил мимо нас прошмыгнуть да в степь задать стрекача, словно тонконогий кузнечик! — Казак улыбался с трудом, потому как нижняя губа вспухла и кровоточила, отчего казак то и дело облизывал ее, будто кот, который тайком отходит от миски со сметаной.

— Та-ак, — Ермак потер крепкие ладони, улыбнулся, велел позвать толмача Еропкина. Микула, на ходу дожевывая кусок ржаного сухаря, заправил длинные светлые волосы под суконную шапку с заячьей оторочкой, подошел, поклонился атаману, с любопытством осмотрел пленника, на сухощавом лице которого так же, как и у старого казака, видны ярко-красные, не успевшие посинеть следы недавней кулачной потасовки. Перед атаманом татарин притих, понял, что в один миг может лишиться головы.

— Спроси, Микула, чей он ратник и был ли Карача в здешнем городке при минувшей баталии? — приказал атаман, уперев в лицо пленника суровый взгляд.