Последний барьер

Конечный пункт гиперпространственного прыжка нарисовался у меня в голове не менее отчётливо, чем с подсказки Талермана. Однако моё подсознание сгенерировало картинку, какую я никогда не вообразил бы себе, будь у меня время на раздумья. Однако и на том спасибо. Главное, у меня всё получилось. Ну а то, что моя первая самостоятельная сознательная телепортация выдалась малость неуклюжей, не беда. Закон Первого блина — один из тех редких законов, которые действуют и в нашем мире, и в гиперпространстве.

Инстинктивное желание удрать подальше от Цитадели занесло меня в Сосновый бор — самую северную локацию Пятизонья. Не самый логичный выбор, поскольку Новосибирск располагался от Крыма в два раза дальше. Но, во-первых, разве можно вообще ожидать от возбуждённого подсознания каких-либо логичных решений? А во-вторых, в Пятизонье, сшитом гиперпространственными нитями из лоскутов-локаций, их географическая отдалённость друг от друга — штука более чем условная. Гораздо любопытнее выглядело место в Сосновом бору, куда меня отправил «Кладезь».

Здесь в моём подсознательном выборе уже прослеживалась логика. Просто исчезнуть из Крыма было лишь половиной дела. Для полного счастья мне требовалось очутиться ещё и в безопасном месте; согласитесь, было бы досадно, улизнув от Командора, угодить из огня да в полымя. Я знавал в Сосновом бору множество подходящих для такой цели убежищ. И в момент угрозы мои мысли автоматически метнулись к самому надёжному из них. А вслед за мыслями туда же устремилось и моё бренное тело, мгновенно переброшенное с юга на север Давидовым «Кладезем»…

Бункер горбатого барыги Федора Тимофеича Упыря мог дать мне защиту от всех врагов, кроме одного — самого питерского горбуна, вожделеющего заграбастать мои алмазы, наравне с прочими охотниками на них. Правда, с одним отличием: Тимофеичу, как бывшему хирургу, не пришлось бы ради этого меня убивать. И потому он, свято чтя клятву Гиппократа, охотился за мной только гуманными методами, подстраивая мне разного рода пакости.

Я, периодически наведываясь в гости к Тимофеичу, всячески старался, в свою очередь, в его ловушки не попасться. А обходить его нору стороной — оптимальный вариант обезопасить себя от коварства Упыря — никак не получалось. Как сама Обочина являлась информационно-торговым центром всего Пятизонья, так и лавочка Упыря была для Соснового бора тем маленьким Римом, в который вели все здешние дороги.

Назвав старого скрягу своим врагом, я всё же погорячился. Наши отношения были скорее вынужденным крайними обстоятельствами торговым сотрудничеством. В нём обоим партнёрам приходилось терпеть друг друга исключительно ради пользы общего дела. Мне, как и сталкерам, также требовались продукты, одежда и патроны. И я выменивал их у Тимофеича на ценную информацию, которой он обожал спекулировать.

Упырь не уставал подстраивать мне какую-нибудь несмертельную каверзу, неизменно оканчивающуюся фиаско. Отчего со временем попытки горбуна подобраться ко мне со скальпелем стали чем-то вроде традиционного «чёрного» розыгрыша, который я от него постоянно ожидал и который он частенько устраивал. После чего я, как правило, победоносно смеялся, а барыга злился и поносил мою бдительность на чём свет стоит. На том мы и расходились, чтобы через пару-тройку месяцев снова встретиться и между делом сыграть в эту безумно увлекательную игру.

И вот наконец настал мой черёд разыграть старика, пускай с моей стороны это выглядело не вполне почтительно. Зато весьма эффектно — тут уж не поспоришь. Отрезанный от мира многотонными бункерными воротами и охраняемый вооружёнными до зубов наёмниками, Упырь мог даже здесь, в Зоне, ощущать себя в безопасности. Однако когда перед ним прямо из воздуха вдруг нарисовался обезображенный шрамом, одноглазый человек, чувство неуязвимости Федора Тимофеича вмиг сменилось другим — давно позабытым им паническим страхом.

Торговец выпучил глаза, заорал и выскочил из-за стола с похвальной для старого горбуна резвостью. Но, надо отдать ему должное, не растерялся, а тут же бросился к оружейным стеллажам. И спустя несколько секунд уже держал меня на прицеле «Страйка».

Почему же он всего-навсего целился, но не стрелял, спросите вы? Да потому что я тоже не стоял столбом, ожидая, когда меня изрешетят пулями. Метнувшись к рабочему столу барыги, я схватил с него увесистый бумажный гроссбух — бесценное сокровище хозяина, практически частицу его души — и выставил его перед собой, словно щит.

Уловка сработала. Упырь захрипел, его лицо побагровело от ярости, но я отлично знал, что он скорее застрелится сам, чем осмелится продырявить своё «священное писание».

— Сукин ты сын! А ну-кась положи книгу на место! — сипло дыша, приказал Упырь. Ствол его пистолета дрожал, и я переживал за указательный палец старика, лежащий на спусковом сенсоре. Судя по нешуточному волнению Тимофеича, сегодня обложка гроссбуха не была покрыта защитной наноплёнкой. Иначе он зазря не кипятился бы, а просто стоял бы и ждал, когда меня разобьёт паралич.