Последний барьер

— Повернись спиной, — поставил Пожарский заложнику второе условие. Тот так же безропотно повиновался. «Гаранты» продолжали взирать на нас из-за колонн и не уходили, хотя Умник уже трижды махал им рукой, давая понять, чтобы те исчезли с наших глаз.

Поднявшийся в полный рост Семен изобразил для оперативников недвусмысленный жест: сложил пальцы пистолетиком и нацелил его на голову отвернувшегося от нас Талермана. После чего, не опуская руки, чьи боевые импланты были пострашнее дюжины пистолетов, обошел баррикаду и, взяв заложника сзади за шиворот, наказал ему:

— Вот теперь пошли, взглянем на твой «Лототрон». И учти: если я замечу в коридоре или в твоем логове хоть одного лишнего человека или механоида, наш договор тут же утратит силу. Поэтому, пока есть время, доведи эту информацию до всех своих подручных, кого она касается.

— Будьте спокойны, они нас прекрасно слышат и уже выполняют ваши требования, — заверил нас Давид Эдуардович. Сделал он это нарочито размеренно и громко, дабы его слова достигли ушей тех, кто мог нарушить наше зыбкое перемирие.

Жорик сильно хромал, но Зеленый Шприц сделал все возможное, чтобы он смог передвигаться самостоятельно. Что было весьма кстати. Оставлять его на баррикаде под присмотром Динары означало бы разделить наши силы. И ввести противника в искушение захватить эту сладкую парочку в заложники. Как долго Дюймовый мог продержаться на стимуляторах, неизвестно, но ковылял он вполне уверенно и оружие из рук не ронял.

Арабеска не набивалась к нему в сопровождающие, но все время приглядывала за ним, следуя в арьергарде группы. Во главе ее шел сам Талерман, удерживаемый за воротник дышащим ему в затылок Мерлином. Я и Свистунов двигались в середине нашей короткой процессии, будучи готовыми в случае чего мгновенно открыть огонь. Однако все надеялись, что Умника не оставит здравомыслие и он не предоставит нам повод вышибить ему мозги.

Войдя в коридор, мы заперли за собой дверь. После чего Пожарский намертво заблокировал ее, сплавив в единое целое с дверной коробкой. Само собой, что любая попытка взломать запечатанный проход стала бы расцениваться нами как мгновенное аннулирование пакта о мире. О чем Давид Эдуардович был в обязательном порядке строго-настрого предупрежден. И насчет чего он также не стал протестовать.

Ведущий к лабораториям коридор был широким, прямым и тянулся метров на триста. По правую руку от нас вдоль стены пролегала огороженная перилами забетонированная траншея. Предназначалась она, судя по всему, для кабельных магистралей, трубопроводов или того и другого вместе.

Возможно, все эти коммуникации находились там и поныне. Но увидеть их было нельзя, поскольку сегодня поверх них лежал главный стратегический кабель проекта Талермана — корень Исгора. Он врастал в траншею из пробитой в стене дыры и продолжал свой рост уже в искусственном русле, которое было ему чуть тесновато. Железное тело корня крошило края бетонного желоба, но не покидало его пределов. Огромное, диаметром около полутора метров, оно, тем не менее, было здесь заметно тоньше, чем в лифтовой шахте. И кажется, продолжало сужаться, подобно стержневому корню какого-нибудь крупного дерева.

— Позвольте спросить, что вы намерены предпринять, когда выяснится, что я вам не солгал? — полюбопытствовал Умник. — У вас есть на этот случай какие-либо альтернативные требования? Возможно, мы сумеем сговориться о денежном выкупе или иной материальной компенсации? Выбор у меня, конечно, в этом плане небогат, но помимо «Лототрона» здесь наверняка найдется еще что-нибудь для вас полезное.

— Что именно? — попросил уточнения Свистунов. — Имейте в виду: подсунуть нам липу вам вряд ли удастся.

— Ну, вполне возможно, я смог бы ответить на часть вопросов, касающихся феномена господина Мангуста, — предложил заложник. — А заодно открыть в нем новые удивительные способности, о которых он даже не подозревает.

— К черту способности! — огрызнулся я. — Скажи одно: моя болезнь излечима и если да, то каким образом?

— Вот это уже похоже на деловой разговор! — оживился Талерман. — А то все угрозы, угрозы… Надоело, знаете ли!.. Излечима ли ваша болезнь? А вам никогда не приходило в голову, что, ища ответ на этот вопрос, вы идете по заведомо ошибочному пути и лишь напрасно растрачиваете время и силы?

— Какая глупость! Что значит «напрасно»? — удивился я. — Я ненавижу Пятизонье больше всего на свете! Оно разлучило меня с моим привычным миром и теми людьми, которых я люблю. Вот только жить вне Пятизонья я сегодня физически не могу. Оттого вынужден мириться и с ним, и с тем проклятием, какое надо мной тяготеет. И вы еще спрашиваете, хочу ли я от него избавиться? Да, хочу! Потому что сегодняшнее мое существование можно назвать как угодно, но только не жизнью.

— А если вдруг выяснится, что все идеи доктора Свистунова — ложные и ваше проклятие действительно неизлечимо? Что тогда? Вы лишитесь единственного смысла своего существования и наложите на себя руки?

— Все верно. Именно так и поступлю, — ответил я.