Последний бебрик

Май ухватился за спасительную тему, чтобы — случаем — не проговориться об Анаэле:

— «Туркменская мадера»!

— Что за зверь? — удивился Мандрыгин, покачиваясь на чемодане.

— Не зверь, а историческая веха, — строго поднял указательный палец Май. — В конце восьмидесятых попалось мне это жуткое пойло. После дегустации я понял: кирдык советскому строю! Такая позорная профанация благородного испанского вина буквально вопияла о смерти нашего государства.

— Согласен, — важно кивнул Мандрыгин. — «Туркменская мадера» — это тупик. Но «Советское шампанское» — тоже профанация, а строй все-таки держался при нем долго.

Май ответил, секунду подумав:

— Полагаю, на протяжении десятилетий липкие воды «Советского шампанского» делали свое дело — подмывали основы системы, а одна волна «Туркменской мадеры» лишь завершила эту кропотливую работу.

Они замолчали, слушая, как где-то заунывно поют на голоса коты. Мандрыгин прикурил от свечи последнюю папиросу, затянулся торопливо несколько раз, передал Маю. Тот сделал так же. Дальнейший разговор был стремителен и великолепен, как фехтовальный бой.

— Старые цены на спиртное помните? — сделал выпад Василий.

Май ответил мгновенно:

— Портвейн «Кавказ», два рубля двадцать семь копеек.

— «Хирса», портвейн, рубль восемьдесят семь, — повторил атаку Мандрыгин. — Пустая бутылка семнадцать копеек, а если сунуться в винный с заднего входа — двенадцать!

— «Украинская степная», два пятьдесят, — хладнокровно парировал Май.

— Напиток «Парус». Двадцать восемь градусов. Два рубля пятьдесят копеек… — начал новую атаку артист.

— …«Парус» скоро снят с производства! — перехватил инициативу Май. — А у меня портвейн «Агдам», два рубля двадцать копеек!

— Портвейн «Крымский», дорогой, больше четырех рублей! — не сдавался Василий.

— Портвейн «Левобережный», два сорок две! — достойно ответил Май.

— Плодово-ягодное «Лучистое», цена — по-разному, — уколол противника Мандрыгин.

— «Аромат степу», типа вермута… — начал нападать Май.

— …вермут ноль восемь! Меж берез и сосен мы нашли ноль восемь! Один рубль восемьдесят семь копеек! — ловко защищался Василий.

— «Божоле», два пятьдесят!

— «Кампо виего», два пятьдесят!

— «Токайское», три пятьдесят…

— …пробку невозможно было продавить пальцем!

— «Алжирское»!

— «Оригинальное»!

Это была битва равных. Никто не хотел уступать. Противники устали, каждый выпад мог стать решающим. Май пошел в смертельную атаку:

— «Стрелецкая», двадцать восемь градусов, два рубля пятьдесят копеек!

— Если «Стрелецкую» зарядить в сифоне с газом — свалишься! — отважно бросился навстречу Мандрыгин.

Они прикончили друг друга и, хохоча, упали на пол. Они были умиротворены радостным единением, словно выпили живого вина. То была самая приятная степень опьянения, когда светлая вера в себя столь же велика, сколь смешными кажутся вещи опасные, страшные. Сейчас Май твердо знал, что Тусе не придется волочь скарб наследственного горя! Май ощущал в себе огромную силу, власть. Он был царем Кадмом, от руки которого пал наконец маленький грязный бебрик, последний из всех бебриков. Май чувствовал восторг победителя; он узрел новые, впечатляющие просторы с вершины скалы, откуда был сброшен враг. Это был взгляд царя! Май поднялся с пола и заговорил уверенно, вдохновенно:

— Василий Мандрыгин, вам нужен свой театр! Вы должны быть абсолютным, полным его хозяином, этаким просвещенным монархом, справедливым, щедрым, но в меру строгим.

— Дивно! — зааплодировал Мандрыгин. — Мне нравится. Продолжайте!

Май обласкал его янтарным взором и провозгласил в упоении:

— Вам надо стать губернатором острова!

— Приехали, — крякнул ошеломленный Василий.

Май шикнул на него с досадой:

— Не сбивайте меня!

— Позвольте вопросик? — вкрадчиво ввернул Мандрыгин. — Интересуюсь насчет острова. Вы какой для меня наметили: Крит или, извиняюсь, Мадагаскар?

— Мыслить реально надо, господин артист! — закричал Май, выходя из себя. — Этот остров должен быть у нас, в наших водах! Лучше в Черном море! А размером ну хотя бы с наш Заячий!

— Не маловат ли островок? — усомнился Мандрыгин.

— Для театра в самый раз. Остров-театр! Такого еще не было! Гришаня Лукомцев расцветет у вас новым Гогеном! Греческие, итальянские, турецкие корабли будут бросать якоря у вашего острова. Первое представление вы дадите ночью. Фейерверки возблистают над театром и сникнут только при вашем появлении на сцене. Вы, как великий Мольер — в парике, кафтане, — явитесь публике перед закрытым занавесом, трижды стукнете тростью об пол. Занавес взметнет с шумом свои бархатные крылья, и представление начнется! И будет длиться долго, а закончится только при общем ликовании утренних звезд!..

Он утих, вдохновенно закрыв глаза. Мандрыгин, остолбенев, сидел на полу. В безмолвную комнату ступил из коридора кот, неторопливо протрусил мимо Мая, задев хвостом его ноги, канул в муть балкона и был таков. Бледный призрак улыбки выступил на лице Василия. Он спросил с изумленным смущением:

— Что вы сейчас лепетали? Это были умственные упражнения писателя?

— Я желал бы этого для вас в реальности! — пламенно сказал Май, открыв глаза.