Последний бебрик

— Благодарю, голубчик, — растрогалась Ханна. — Но, увы, это не бывший житель Херсона, о чем я сожалею, потому что освежевать моего ангела было бы и справедливо, и, не скрою, даже приятно. А так мой удел — вечно искать спасения, таиться, защищаться. А ля гер, ком а ля гер. На войне, как на войне.

— Да, война, — подхватил Май и, страшась Ханны, вдруг погрозил ей пальцем. — Вы хотите опорочить своего противника! Огненные знаки рисуете — мол, я вон что могу! А он-то, Анаэль, не позволил себе дешевки такой!

Ханна качнулась, как змея, и, вытянув шею, выплеснула шепотом:

— Это он с вами дешевки себе не позволил, а с другими запросто позволяет. Он людей до дна знает, к каждому свой подход. Он просто очень хитрый вербовщик! Чем больше народу обманет, тем больше власти у Хозяина его.

— За электорат, значит, борется. Прямо, как в политике, — засмеялся Мандрыгин, отпив французского коллекционного.

Ханна призывно, нежно взглянула на него:

— Умница. Трактуете вульгарно, но верно. Вы мне сразу понравились, господин артист. С вами просто и весело.

— Не верь ей, она — ведьма! — вскричал Май, схватив друга за руку.

Ханна оскорблено выпрямилась, вздохнула с горьким сожалением:

— Я полагала, Семен Исаакович, вы — истинный шевалье. Видно, ошиблась. В вас говорит инерция дремучих представлений о нашем воинстве. Взгляните на меня: вы видите что-то отталкивающее, зловредное?

— Кралечка, каких нет! — сунулся восторженный Тит.

— Царица голосом и взором! — с пафосом воскликнул Мандрыгин.

— И-эх-х-х-х! — плотоядно отозвался возлежавший на диване ценитель красоты Рахим.

Попугай же, очнувшись от обморока, защелкал страстно, почти по-испански.

— Ангела вашего боятся, а меня любят! — изрекла Ханна с торжеством. — Любят не только за красоту, но за целесообразность поступков, за сладостность реалий, которые я предлагаю. А что предлагает он? Абстракцию и — в некоем непредставимом будущем — Страшный суд. Как бы ни были глупы ваши представления о Боге, но страха наказания не вытравить никакими философскими идейками. Вы, Май, всегда подозревали: придется когда-нибудь ответить за все, что сделал плохого и не сделал хорошего. Может, вы надеетесь, что ваш Анаэль замолвит словечко на Страшном суде, когда повлекут вас под рученьки такие же добряки-ангелы в огненное море сбрасывать? Не надейтесь! Не спасет он вас!

— А этот ваш Толян, у которого нога качается, не боится, что ли, огненного моря? — мрачно спросил Май. — Вы ему за торговлю человеческими костями вашу демонскую индульгенцию вручили, да?

— Дались вам эти кости! — раздраженно заметила Ханна. — Вы бизнеса совсем не знаете. Это же просто перетряхивание денег! Ну, решили всего-навсего пугнуть народ сувенирами из костей, чтобы поднять цены на похоронные услуги. И не намного поднять, уверяю вас, уважаемый! Всем будет по карману собственная уютная могилка!

— Я страшно этому рад, — с чувством сказал Мандрыгин и, игнорируя ненавидящие взгляды Тита, налил себе французского коллекционного.

— Она все врет! — выкрикнул Май.

Ханна выбрала из фруктов на блюде самое крупное красное яблоко, разрезала ювелирным ножиком на дольки и невозмутимо предложила друзьям:

— Не желаете причаститься?

Мандрыгин протянул руку, но Май удержал. Ханна беззлобно — как над дитятей — засмеялась. Яблоко досталось Титу и Рахиму; тот угостил попугая.

— Ну, я пошел, — буркнул Май другу. — А ты оставайся, если хочешь. Пляши, кувыркайся.

Он хотел встать, но не смог — ноги будто прилипли к полу. Ханна наблюдала за попытками Мая, по-матерински ласково улыбаясь.

— Отпустите меня! — взмолился он. — Я ведь вам все сказал! С меня больше нечего взять!.. Ведьма!

— Чем попусту ругаться, лучше бы о себе подумали, — молвила Ханна с состраданием. — Такой сыр-бор из-за вас — мечи в воздух взметнулись! Я готова презреть ваше хамство, потому что хочу вам помочь.

— Она — добрая! — рассиропился Тит. — А какая образованная — языки, компьютер, горные лыжи! За манеры я вообще молчу — внучатая племянница канцлера Бестужева!

— Я даже медсестрой работала, имею благодарности, — вставила Ханна, волнуясь; опаловый взор ее вдруг помутнел.

— Медсестрой?! — вскричали друзья разом.

— А что, мне, по-вашему, в избушке жить на курьих ножках да жабу в полночь варить? — оскорблено вскинулась на них красавица.

— Оно, конечно, архаика, — веско подтвердил Мандрыгин, смакуя вино.

«Не люб-лю ки-та-ек я, они жрут от-ра-ву, а люб-лю по-ля-чек я, они пьют ка-ка-ву», — нудно дребезжал в зале лилипут-частушечник. Кто-то пьяно подвывал; кого-то рвало за бархатной портьерой, у винтовой лестницы; кого-то выносили за руки, за ноги официанты. Даже фантасмагорический свет люстры казался бессмысленным, потому что в небесную полутьму над хрустальным куполом уже начала втекать легкая нежная лазурь.