Последний бебрик

— Овладевать культурой, — заученно тренькнул Тит, которому Рахим обтирал салфеткой потное лицо.

— Голубчик! — воззвала Ханна к Мандрыгину. — Умоляю, простите!

Она взглянула на Рахима, тот поднял с пола бисерный ридикюль, подал ей.

— Я понимаю, это — пошло, но все же… не соблаговолите ли принять от меня — за моральный ущерб?

Ханна вынула из ридикюля стодолларовую купюру.

— Гран-мерси! — ернически сказал Мандрыгин и тут же присобачил: — А пока ваш друг не овладел всей культурой, я готов еще и еще раз понести от него моральный ущерб — за такое же возмещение!

Он шаркнул ногой, упер руки в бока и быстрым, злым, чечеточным шагом двинулся к столу, за долларами.

— Не унижайся! — взвыл Май, схватив друга за рукав.

— Отцепись! — оскалился Мандрыгин, ударив его по руке. — Все из-за тебя! Кто мои, кровно заработанные, Шарлю отдал?!

— Э-эх, Семен Исаакович, — пристыдила Ханна. — За что ж вы друга-то так, великого артиста!

Все присутствующие — Тит, Рахим и попугай — выразили укор одинаково: защелкали языками.

— Ладно, плевать! Пусть унижается! — вошел в отчаянный раж Май. — Пусть каждый сам за себя! Но знайте: я, лично, не хочу, чтобы меня мурлом обзывали! Я протестую! И потому мне ваши деньги, Тит Юрьевич, не…

— Мадам, — простучал за спиной у Мая деревянный голос; официант стоял на пороге ложи. — Дирижер просил узнать, какие будут у вас пожелания?

— «Аиду» давай! — велела Ханна, стремительно и грозно встав из-за стола.

Тень от ее готической фигуры протянулась по полу, преломилась у стены, вскарабкалась на потолок и расползлась там пятном, безобразно нарушив уютную цветовую гамму ложи. Светильники у входа, фонарь над столом боязливо моргнули и разом утеряли веселую яркость. Мандрыгин, протянув руку за деньгами, опустил ее — испугался. Май попятился, прижался спиной к зеркалу, предчувствуя расправу. Ханна яростно приблизилась, сверкнув платьем, как молния. Бесшумная резкость, напор и сила ее движений ужасали. Она положила бледную, холодную, тяжелую ладонь на грудь Мая, и сердце его съежилось, а из глаз хлынули слезы.

Ударили литавры. Гром-марш из «Аиды» обрушился на зал и потек, потек, потек… — царственно, победно.

— Назначьте вашу цену! — приказала Ханна.

Взгляд ее высасывал жизнь из Мая, а сердце под тяжкой ладонью трепетало, как воробей.

— Сколько вы хотите? Двадцать тысяч долларов? Двадцать пять?

— А тридцать — слабо? — донесся сквозь музыку голос Мандрыгина.

Тит немедленно прогамкал в ответ:

— Ты бы, казачок, спел про эстонского акробата, и я тебе, так и быть, сто долларов суну. Итого, значит, вместе с той сотней двести выходит.

— С превеликой охотой, ваше степенство! — возликовал Мандрыгин. — После «Аиды» я — ваш! Вот только за аккомпанементом сбегаю. Нельзя без музыки-то про эстонского акробата.

Он кинулся вон из ложи. Гром-марш тем временем набирал силу, звуки наливались языческим золотом — все и вся смирялось перед ними. Ханна прижалась к Маю, обхватила за шею, забормотала, уставив опаловый взор прямо в его плачущие глаза:

— Спеши, Май! Скажи мне «да» и ты будешь жить в Неаполе! На вилле! Библиотека! Инкунабулы! В распахнутом окне — благоуханные сады и лазурное море! Поедешь во Флоренцию! Ведь ты с детства примирился с тем, что никогда не увидишь Фьезоле и фра Анджелико, а я могу исправить твою судьбу! Почему ты молчишь, Май? Тебе не жаль потерять все это?..

— Фра Анджелико… жаль, — прошептал Май.

Слова Ханны вливались в него, как отрава. Истерзанный, почти мертвый, он хотел сказать ведьме «да», чтобы прекратить свои муки. Рок вмешался в эту трагическую сцену, исказив ее нарочито шутовски, грубо.

— Отлипни от него, Ханна, — тренькнул Тит, постучав ложкой по столу. — Пусть катится! Найдем другого, сунем ему тысчонку зеленых — он и рад будет!

— Образина! Урод! — взвизгнула ведьма, не выпуская из объятий Мая.

От ее вдруг огрубевшего, жуткого голоса упали хрустальные кубки, и зеркала на миг ослепли — затянулись белесой пленкой, как бельмами. Ханна еще сильнее сдавила Мая в объятиях и… зарыдала. Финальные звуки триумфального марша из «Аиды», вскипев, оборвались.

— Спаси меня! Скажи «да»! — застонала Ханна, но осеклась и, прислушавшись, свинцово проронила: — Поздно.

Май услышал торопливые шаги Мандрыгина по лестнице.

— Сюда, братец! Господа, не обессудьте! Скрипач играть отказался — пьян. Я вам трубача привел. Он мне подыграет.

— Вот и смерть моя, — вымолвила Ханна, разжав объятия и панически метнувшись в глубь ложи, к закрытой двери.

— Подыграю. Отчего ж не подыграть, — сказал трубач летучим голосом.

Май, без сил привалившийся к зеркалу, не поверил своим ушам. Он смахнул слезы, вгляделся. Трубач в белом фраке радостно кивнул ему и стянул с головы черную бандану. Золотые волосы упали на плечи.

— Анаэль! — воскликнул Май, задыхаясь от счастья. — Мандрыгин, это он, Анаэль!