Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

И все же, повторю, в целом Башевис-Зингер вел относительно замкнутый образ жизни, который вполне его устраивал, так как отвечал самому противоречивому складу характера писателя. С одной стороны, он жадно интересовался людьми, их судьбами, чувствами, мировосприятием, и в этой своей ипостаси Зингер был прекрасным слушателем, вдумчивым собеседником, умевшим «вытянуть» из человека его самые сокровенные мысли и воспоминания. Но при этом, как он сам признавался в интервью Ричарду Бурджину, Зингер был не чужд приступов мизантропии, старался избегать знакомств, которые могли бы перерасти в сколько-нибудь длительные отношения и почти никого не подпускал близко к своему собственному внутреннему миру.

Что касается его безразличия к политике, то сам Зингер опять-таки объяснял его двумя причинами. Во-первых, тем, что ему чужда любая идеология и он не желает быть частью какой бы то ни было социальной, политической и пр. группы; а, во-вторых, потому, что был глубоко убежден в том, что подлинная литература основывается на осмыслении не настоящего, а прошлого — пусть и недавнего прошлого. Современность же по Зингеру — это область интересов журналистов и социологов, но никак не писателей.

* * *

В 60-е годы в жизнь Башевиса-Зингера входит еще одна женщина — Двора Менаше.

Как и в предыдущие десятилетия, в это время писатель вел довольно фривольный образ жизни, и, помимо уже упомянутой Довы Грубер, в его жизни было немало случайных связей.

В беседах с сыном и самыми близкими друзьями он утверждал, что ему интересна каждая встречающаяся ему на пути женщина, каждую он хочет понять и узнать до конца, но чтобы достичь этого понимания, он должен оказаться с ней в постели.

«Постель — это всегда продолжение начатого разговора», — говорил он. При этом он утверждал, что делает женщин счастливыми. «Я ни о чем не жалею, это был настоящий катарсис!» — так многие из них говорили писателю (опять-таки, по его словам) после случайной близости с ним.

И все же отношения с Дворой Менаше носили у Зингера несколько иной характер. Они познакомились в тот период, когда Башевис-Зингер активно читал лекции и проводил литературные вечера в еврейских клубах различных американских университетов. Так как своей машины у писателя не было (любая техника вообще страшила его), а природная скупость удерживала от расходов на такси, то Зингер развесил в университетских коридорах объявление о том, что требуется доброволец с машиной, который был бы согласен просто так, из доброты душевной, подвозить еврейского писателя на его лекции.

На это объявление и откликнулась бывшая тогда совсем юной студенткой Двора Менаше. Вскоре между Башевисом-Зингером и этой девушкой возникли очень близкие отношения, продолжавшиеся почти три десятилетия до самой смерти писателя. Не исключено, что в отношении к Дворе Менаше к страсти у Зингера примешивались отцовские чувства, и это делало его любовь к этой годившейся ему не только в дочери, но во внучки женщине тем самым запретным плодом, который особенно сладок. Возможно, именно Дворе Менаше посвящен знаменитый пассаж из монолога героя рассказа «Кукареку»:

«Квохточка — дочь мне, а про родную дочку отец дурного не скажет. Даже если она ему и жена. Гляжу на нее, и глазам не верится: да когда ж она выросла? Еще вчера, кажется, это был крохотный комочек пуха, только-только из скорлупы, несмышленыш, такая цыплюшечка. И вот пожалуйста — она уже строит вам глазки, знает все куриные штучки, кладет уже яйца, хоть и маленькие. Очень скоро я стану отцом, отцом своих внуков…»

Двора Менаше стала, по сути дела, вторым секретарем Зингера и его помощницей во всех делах. Она окончила университет, вышла замуж за раввина и стала Дворой Менаше-Телушкиной, но продолжала дружить с писателем. Именно Двору, как мы увидим дальше, выбрал Зингер в качестве своей помощницы при подготовке текста своей Нобелевской речи, для чего на долгие часы запирался с ней в гостиничном номере. Когда Эльма заболела и у нее отказали ноги, Двора взяла на себя все заботы по дому Зингеров — чтобы любимый писатель не отвлекался от работы. Она же помогала им собираться, когда Зингеры решили окончательно перебраться в Майами…

* * *

Как уже говорилось, Зингер был достаточно равнодушен, даже подчеркнуто равнодушен к политике, и все же настал день, заставивший его забыть об этой своей принципиальной аполитичности.