Последний бой Лаврентия Берии

– А ты не верь, Павлушка, – глядя ему в глаза, спокойно и серьезно сказал Хрущев. – Верят пусть бабки в церкви, а ты думай. Ты ведь не мальчик, много всякого повидал, какой-никакой, а опыт у тебя есть. Ладно, дам я тебе пару бумажек секретных – на, посмотри, как они там дела фабриковали, как над людьми изгалялись. Ценны эти бумажки тем, что их сам же Берия подготовил потом, когда в МВД пришел – вот, мол, какой я честный. А дружка своего Абакумова подставил под трибунал. Тот ему, как пес, служил, такие письма из тюрьмы писал, аж слеза прошибает – не помогло…

…Берия не двинулся, не дрогнул, замер в каменной неподвижности, но Руденко все понял, усмехнулся про себя – наконец-то он нащупал верную дорогу. Далеко не всех можно было взять на любви к детям. А тут надо же – зверь умный, матерый, опытный – и так прокололся. Давай, Романе, мотай его дальше…

– Я вот размышляю над еще одним ордером, который я выписал сегодня, но пока не дал в работу – на арест вашей сожительницы. Знаете ли, жены не всегда бывают в курсе предательской деятельности мужей, а любовницы – почти всегда. Уверен, при обыске мы найдем у нее много интересного… Как вы думаете, найдем, а, гражданин Берия?

Лаврентий молчал. Вдруг мелькнула мысль, что это ему воздаяние за абакумовского сына – мелькнула и пропала, осталась лишь пустота, в которой откуда-то издалека звучал голос прокурора:

– …Девочку, конечно, жалко, говорят, она слабенькая, а тут тюремная камера, а потом детский дом где-нибудь в Сибири. Может не выдержать. А если выдержит, то судьба ее незавидная. А правда все же, будто грузины особенно привязаны к дочерям?

Берия медленно поднял голову. Лица прокурора он не видел – он ничего не видел, кроме красного тумана в глазах. Тысячелетия цивилизации слетели с него, как пух с одуванчика, в одно мгновение. Если бы не наручники, этот допрос стал бы последним в жизни Генерального прокурора СССР Романа Руденко. Но все же многолетняя самодисциплина еще удерживала от того, чтобы стать зверем – бессильным зверем на цепи. Если бы не было наручников, тогда совсем другое дело. Наручники… А это выход! Он напряг руки и потянул их на себя, перекрутил и потянул еще сильнее, пока боль в запястьях не стала нестерпимой, зато туман из красного превратился в обычный, серый, и он смог наконец выдохнуть густой тяжелый воздух. С трудом продираясь сквозь звон в ушах, Берия выпрямился и заговорил с презрительным высокомерием:

– Во-первых: я не грузин, а мингрел. Назвать меня грузином – все равно что тебя москалем. Если еще раз попробуешь, я придумаю тебе русское имя, понятно? Во-вторых: что ты, слизняк, понимаешь в мужчинах и в их пристрастиях? Если я хочу женщину, я ее беру. Можешь и с моей подруги получить заявление об изнасиловании. Это уже потом я ей понравился больше, чем она мне. Скажи, я разрешаю – если хочет, пусть пишет. А детей у меня много, куда больше, чем ты думаешь, и мальчиков, и девочек. Эти показания я, пожалуй, подпишу – они не принесут мне урона…

Руденко молчал. Берия был настолько страшен в эту минуту, что слова не шли на ум прокурору. Наконец, дернув щекой, выдавил:

– Только сегодняшними не отделаетесь. Протоколов у нас много накопилось.

– Хорошо. Все, что у вас накопилось, я тоже подпишу. В конце концов, какая разница – сделаю я это сам или подделает какой-нибудь капитан из моего ведомства. Результат-то все равно один и тот же…

Руденко наконец сообразил, что победа осталась за ним, и снова улыбнулся.

– Давно бы так. И вам было бы легче, и мне проще. А дочку, стало быть, все же любите…

– До определенного предела, – оборвал его Берия.

– То есть архив не сдадите?

– Нет. Безопасность государства я ценю выше, чем ее жизнь. Протоколы подпишу… кроме тех, которые связаны с убийствами.

– Почему?

– Там замешаны другие люди. Даже в таком дурацком вопросе никого оговаривать не стану.

– А они вот не постеснялись вас оговорить. Показать протоколы?

– Очную ставку! – потребовал Берия.

– Боюсь, это будет затруднительно.

– Тогда разговор окончен, – Берия откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Темная волна бешенства схлынула, уступив место апатии. По шагам он понял, что Руденко прошел к выходу. Хлопнула дверь. Минут через пять к нему подошел Цареградский, склонился, потряс за плечо:

– Гражданин Берия! Протоколы будем подписывать?

Он разлепил глаза, поднял голову и устало сказал:

– Снимите наручники. Не бойтесь, вас не трону…

Один из конвоиров наклонился, завозился с наручниками, с легким испугом воскликнул: «Товарищ прокурор!» Бледный Цареградский неподвижным взглядом смотрел на руки Берии: кожа на запястьях разорвана, кровь течет по пальцам на пол. Опомнился, тихо сказал: «Перевяжите!» и отошел к окну. Когда вызванный фельдшер закончил перевязку, прокурор положил на стол стопку протоколов и пенсне.

Берия просматривал бумаги быстро, «по диагонали». Два протокола он отложил в сторону, остальные подписал. Уже выходя в коридор, обернулся. Прокурор стоял у стола и смотрел вслед. Тогда он задержался на мгновение и вдруг сказал: «Спасибо!»

Уже во дворе один из конвоиров спросил: