Последний бой Лаврентия Берии

Молотов оказался прав. Уже в сорок четвертом году Берия не только фактически, но и формально стал вторым человеком в стране – начальником Оперативного бюро ГКО. После войны этот орган трансформировался в Бюро Совмина – «генеральный штаб» управления государством. А в сорок шестом Сталин сказал ему обо всем прямо. Всю войну вождь держался, но после победы нечеловеческое напряжение отозвалось резким ухудшением здоровья. Как-то раз, когда Берия навестил Сталина на даче, тот предложил прогуляться по саду, и когда они отошли достаточно далеко от дома, заговорил:

– Мне немного осталось, Лаврентий…

Берия хотел было возразить, но слова на ум не пришли.

– Ты молодец, – сказал Иосиф Виссарионович, – что не болтаешь глупостей. Мол, как вы можете такое говорить, товарищ Сталин… А товарищ Сталин знает, что говорит, он еще не выжил из ума. Мне немного осталось, и мы не имеем права это не учитывать. Плох тот хозяин, который, чтобы не думать о смерти, не пишет завещания, это несерьезный человек…

Берия по-прежнему молчал – что тут скажешь?

– А как ты думаешь, Лаврентий, – продолжал вождь, – чьи руки достаточно надежны, чтобы передать в них страну?

Ответ на этот вопрос Берия знал. И все же не удержался от глупого восклицания:

– Неужели нельзя иначе?!

– Нельзя, – жестко отрезал Сталин. – Я тоже не хотел, тоже спрашивал, нельзя ли иначе. Но Бог не отпустил. Пришлось подчиниться обстоятельствам. И тебе придется. Я не хотел волновать тебя раньше времени, пока не закончится война. А теперь пора…

Впрочем, один аргумент у Берии был, все тот же: не могут два кавказца друг за другом управлять такой большой страной. Что станут говорить?

– Не волнуйся, – засмеялся Сталин. – Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики.

Именно после этого разговора вождь начал все больше перекладывать на них с Вознесенским и Маленковым государственные дела. Берия скоро понял его план. Георгий занимался безбрежной текучкой государственного управления, кадрами, партийной работой – из него явно готовили политического лидера, генсека. Вознесенский должен был взять на себя стратегическое планирование экономики. Берии досталось оперативное руководство, а еще внутренняя и национальная политика – работа для реального главы государства. Сталин учил его всему, что знал сам. Особенно трудно давалась внешняя политика, к которой Берия не имел ни склонности, ни особых способностей. Как легко было все это понимать, занимаясь разведкой, и насколько трудно оказалось работать поваром на этой кухне. Однако Сталин был непреклонен.

– Я знаю, дипломат из тебя не выйдет, – говорил он. – Ты слишком нетерпелив и не имеешь вкуса к интриге. Ну да ничего. Мы сделаем министром иностранных дел товарища Вышинского. С Андреем Януарьевичем ты можешь быть за иностранные дела спокоен, так, как я во время войны был спокоен за оборонную промышленность…

А потом произошла катастрофа – «ленинградское дело». Сначала открылась вся госплановская клоака – приписки, злоупотребления, шпионаж… Берия читал отчет комиссии по проверке кухни Вознесенского, и ему было страшно идти с этим к Сталину – так страшно, как в тридцать девятом, когда носил ему результаты проверки деятельности НКВД, видел, как вздуваются желваки на лице вождя и ощущал себя стоящим на краю вулкана. Больше, чем Сталина, он боялся тогда лишь себя самого, потому что никогда не чувствовал в себе такой захлестывающей, оглушающей ненависти. Тогда – и сейчас. Ему бы следовало молчать, но он все же не удержался, спросил:

– Что будет с Вознесенским? – И тут же подстраховался: – Какую установку давать МГБ?

Бог ты мой, как будто Абакумову[3] надо было давать какие-то установки! Сталин понял эту детскую хитрость, бешено глянул по-кошачьи пожелтевшими от ярости глазами, прошелся по кабинету и тихо сказал:

– Кто такой Вознесенский? Я не знаю такого человека.

Помолчал и продолжил:

– Я думаю, мы слишком обрадовались нашей победе в войне. И мы поторопились с отменой смертной казни, товарищ Берия. Мне что-то подсказывает, сейчас настало время вернуть эту меру наказания в наш Уголовный кодекс…

Еще помолчал:

– Дай установку МГБ расследовать это дело как дело о вредительстве и шпионаже. Эти мерзавцы не приписками занимались. Они предали Родину.

Больше о Вознесенском они не говорили никогда. Да и не до того было: теперь на Лаврентия ложилось управление всей экономикой Советского Союза, от начала до конца. После каждой новой нагрузки, камнем опускавшейся на плечи, Берия думал: на сей раз все, больше он не выдержит. Однако выдерживал, начиная постепенно понимать секрет фантастической работоспособности Сталина.

– Лаврентий, знаешь, какой у тебя самый главный недостаток? Ты хочешь сделать все и сразу. А ведь должен помнить сказку про девушку, которая каждый день вносила на крепостную стену быка. Сначала она носила туда маленького теленка. Потом он все рос и рос, и однажды про нее стали говорить, что она делает невозможное… А она всего лишь ничего не делала наскоком.