Последний бой штрафника

Говорят, у пилотов не бывает могил. А у танкистов? Позже мы собрали останки ребят из двух сгоревших танков. Заряжающего из машины Февралева еще можно было опознать, а экипаж младшего лейтенанта Пимкина просто исчез. Собрали обугленные кости, два черепа, ведро золы и спекшийся сапог без голенища. Разделили на четыре кучки, завернули в шинели, плащ-палатки и похоронили. На столбике с дощечкой написали химическим карандашом имена погибших.

Мне приказали оставаться в распоряжении командования полка. Поддерживая контратаку, я выпустил почти все снаряды по немецким позициям, пулеметным гнездам и наступавшей пехоте. Получил еще один снаряд небольшого калибра, не пробивший броню, но хорошо встряхнувший машину. На помощь подошла батарея ЗИС-3, нас временно отправили в тыл полка зализывать раны. Да и стрелять нам было уже нечем. По рации меня снова вызвал Хлынов. Чем-то взвинченный, сразу понесся в карьер:

— Ну что, угробил взвод? Спасибо, хоть Февралев сумел выбраться. А то не знаю, с кем и воевать.

— У маршала Рыбалко гвардейцев попроси, — едва сдерживаясь, посоветовал я. — Ребята боевые, как раз для тебя.

— Умничаешь? Ладно, отсиживайся, а Февралева пришли в роту. Чую, не приживешься ты у меня.

— Я… меня! Полководец сраный. Все, конец связи. Надоело трепотню слушать.

— За что он нас так? — удивился Вася Легостаев. — Мы не отсиживаемся. Переправу размолотили и фрицев не меньше взвода ухандокали. Я считал, почти сотню снарядов выпустили.

— Может, не взвод, а роту? Или батальон, — огрызнулся Кибалка. — Лаборант хренов. Научился считать.

— Ленька, ты хоть не лайся. Без тебя тошно.

Я поглядел на Февралева. Он сосредоточенно наливал в кружку спирт.

— Шагай, товарищ старший сержант, в роту. Хлынов вызывает.

— Выпью сейчас и пойду. Мне тут с тобой делать нечего.

Ну, вот и с Февралевым отношения разладились. Чем-то ему не угодил. Ладно, плевать!

До заката мы дожили. Бой помалу затих. Перед ужином вместе с Леней Кибалкой и сержантом из батальона спустились к Днепру. Нестерпимо чесалось тело. И от вшей, и от пережитого напряжения. Вшей холодной водой не изведешь, но хоть обмою разодранную ногтями кожу. Лучше бы не ходил на Днепр. Совсем настроение испортилось.

Людей под обрывом было много. Пополнение, раненые, повозки. Отошли втроем в сторонку, нашли небольшой заливчик, прикрытый песчаной грядой, и быстро разделись. Холодно. Кожа сразу покрылась пупырышками, но желание избавиться от зуда было слишком велико.

Сунулся в воду, которая обожгла, как кипяток. Сержант из батальона остался на берегу, Ленька тоже полез смывать вшей. Прыгали, ахали, колотя ладонями по ляжкам. Окунулись по плечи, начали тереть кожу. Под ногами почувствовал что-то мягкое. Достал половинку солдатских шаровар, швырнул на песок. Еще тряпки и что-то твердое, чуть не порезавшее ступню. Вытащил с трудом. Оторванная нога, вернее, размякшая кожа и кости, замытые песком.

Бросил все это в воду, шагнул в сторону, поскользнулся и шлепнулся возле мертвого тела, от которого тоже остались кожа, кости да обрывки одежды. Я огляделся. Залив, как кашей, был забит останками людей. Переправа через Днепр началась месяц назад. Тогда под огонь гнали с ходу целые дивизии. За три-четыре недели течение, разные водные обитатели и хищные птицы хорошо поработали над останками.

Только сейчас почувствовал вонь и выскочил из воды. Следом — Кибалка. Подхватили сапоги, прочее барахло и побежали на течение к чистой воде. Если еще оставалась в Днепре в ту осень чистая вода! Ни одна статистика не подсчитала, сколько утонуло солдат, переправляясь через огромную реку на плотах и всяких подручных средствах под огнем с правого берега. Кое-как обмывшись, торопливо одевались, ругая сержанта:

— Ты куда нас загнал? Не знал, что там мертвецы?

— Да они везде, — оправдывался пехотинец. — Мы своих из полка по сотне за ночь закапывали. Колесами да ногами бугор растопчут, не поймешь, где братская могила. Бывало, через день-два копать начинаешь, чтобы новых погибших хоронить, а лопаты в телах вязнут.

— Ладно, — отмахнулся я. — Пойдем, спирт допивать, пока не свихнулись.

Вечером допоздна засиделись с маленьким комбатом Федором Матвеевичем. Целый день державшийся крепко, капитан начал сдавать. Расслабился. Переправу разбили, подошло подкрепление, можно расслабиться. Рассказал, что воюет с августа сорок второго. За Сталинград получил Красную Звезду, за Курск — Отечественную войну второй степени. Взводом командовал три месяца, ротой — пять, и вот недавно назначен командиром батальона. С нами сидела санинструктор, совсем молодая девчонка, подруга комбата. Слушала его и подкладывала мужикам еду.

— Стреляли вы сегодня так-сяк, — вертел пальцами комбат. — Признайся, старлей? Нервничали, да?