Последний бой штрафника

Бабушка принесла маленький графинчик граммов на триста и чего-то закусить. Графинчик мы опустошили в два приема. Липягин намекнул насчет продолжения, но добродушная и всегда хлебосольная бабуля заявила, что мне надо отдохнуть.

— А ты, Миша, иди с богом. Тебе хватит, ты и так с утра выпил.

— А ну его, — сказала бабушка, когда Липягин ушел. — Прилипнет, не отстанет. Здоровый парень, а целый год нигде не работает, болтается да водку пьет. Носом чует, у кого угоститься можно.

Вечером сели за стол всей семьей. Выпили за меня, за победу, за брата Сашу, потом снова поднимали рюмки за мое здоровье. На вопросы, как воевал, отвечал односложно. Даже ловил себя на мысли, что пользуюсь газетными фразами. О чем было рассказывать? Правда за праздничным столом была совсем не к месту. Говорить о том, что за день в бою терял целиком взвод или половину роты? А где остальные? Да вон, догорают в танках или лежат возле машин обугленные, как головешки.

Все старались не замечать рубцы от ожогов на шее и плохо двигающуюся левую руку. Поняли, что о войне и подвигах говорить не хочу, и переключились на повседневную жизнь моей родной улицы, нашего поселка. Кто где работает, кто на ком женился… Таня, старшая сестра, с годовалой дочкой на руках, подкладывала мне закуску, обнимала. Отец, захмелев, расспрашивал, правда ли, что к весне война закончится.

— Обязательно закончится, — уверенно отвечал я. — Такое наступление идет. Немецкую оборону на куски размалывают.

Испортила настроение крестная Татьяны, тетя Нина. Она вначале расхваливала меня:

— Молодец, парень! Уходил невидненький такой, а вернулся горнадером (гренадером). Офицер, герой! Таких в поселке еще поискать.

Всем было приятно слышать такие слова. Но крестная хватила еще граненый стаканчик за мое здоровье и достала завернутые в платок фотографии двух сыновей и мужа.

— Леша вернулся, а мои кровинушки в чужой земельке лежат, и могилки их без материнского пригляда. Ну, какая мне теперь жизнь!

С крестной творилось неладное. Она нараспев повторяла слова про заброшенные могилки, сыновьи косточки, смотрела на меня бессмысленно, словно не узнавая, потом завыла в голос. Плачут и горюют красиво только в кино, а сорокалетняя женщина у меня на глазах сходила с ума. Ее плач был больше похож на истерический смех, и даже хохот. Она тыкала мне в лицо фотографии сыновей, которые погибли один за другим в сорок втором году. Муж тети Нины где-то затерялся после госпиталей. Кажется, нашел другую женщину, и писем от него давно уже не было.

Крестную мы с отцом отвели домой. Возвращались не спеша. И все же я чувствовал себя счастливым. Может, только сейчас до меня дошло, что я вернулся домой. Живы мои родные, младшего брата хоть и забрали в армию, но война скоро кончится, и все будет нормально.

Хрустел под ногами снежок, дорогу освещала лунная горбушка, перемигивались крупные зимние звезды. Несмотря ни на что, я выжил. Я снова дома. От избытка чувств я схватил в охапку отца и смеялся. Заныла рука и, кажется, лопнула не до конца затянувшаяся кожа. Под рубашкой текла по руке теплая струйка. Ну, это пустяк.

На следующее утро я отправился в военкомат. Встал на учет, поболтал с помощником военкома, капитаном, с двумя нашивками за тяжелые ранения и одинокой медалью «За боевые заслуги». Он вернулся с фронта в сорок втором, с завистью поглядывал на мои ордена. Капитан прикрыл кабинет, достал бутылку, и мы с ним часок посидели, поболтали о фронтовых делах. Большая сила — фронтовое братство. Человека совсем не знал, а через час друзьями стали.

Мама объявила, что завтра вечером готовит праздничный ужин. Отцу выписали в орсовском магазине три килограмма мяса, водки, чего-то еще по мелочам. Мне выдали денежное довольствие за четыре месяца и продуктовые талоны в магазин военторга.

Сходили вместе с мамой. У нее разбежались глаза, пока разглядывала полки с разноцветными коробками, пакетами, банками. В общем-то, обычные довоенные продукты, но мало кому доступные сейчас, когда идет война. Взяли тушенки, колбасы, крупы, сахару, пастилы, еще каких-то продуктов, три бутылки «Столичной» и пару бутылок розового портвейна. Узнав, что портвейн отпускается без ограничения, я купил еще несколько бутылок

— Ой, лучше бы крупы побольше взял, — упрекнула мама.

— Через две недели еще придем, — похвастался я, пряча в карман пачку червонцев. — Денег хватит.

Пригласил соседей, старых приятелей, ребят и девчонок из своего класса. Не забыл позвать и Лену Батурину. Я встретил ее на улице. Моя бывшая сокурсница и «боевая подруга по переписке» похорошела и повзрослела. Мы прощались, когда нам было по девятнадцать, а вскоре обоим стукнет по двадцать три. Одетая в изящную шубку, меховую шапочку, с выглядывающими светлыми локонами волос, Лена обрадованно помахала мне рукой еще издали. Обнялись, я поцеловал ее в холодную от мороза щеку:

— Ленка, ты просто красавица!

Она не стала разуверять меня и тоже сделала комплимент. Я проводил ее, поговорили об учебе. Лена заканчивала последний курс института и работала на практике в школе.

— Нравится? — спросил я.