Последний человек

Я был всего лишь невежественным пастухом, когда Адриан одарил меня своей дружбой. С ним провел я лучшие годы моей жизни. Всем, что имел я: земными благами, счастьем, знаниями и добродетелями — я был обязан ему. Его разум и редкие нравственные достоинства озарили мою жизнь светом, которого я никогда не увидел бы без него. И прежде всего он научил меня, что человек может весь состоять из доброты. То, как он руководил последними людьми на земле, как умел их утешать, было воистину зрелищем, достойным взора ангелов.

Поггерял я и милую мою Клару; последняя из дочерей земли, она воплощала в себе все женские и девические совершенства, какие пытались описать на языках своих искусств поэты, живописцы и скульпторы. Но мог ли я сокрушаться над тем, что она еще в ранней юности была избавлена смертью от неминуемых горестей жизни? Клара была чиста душой, и все помыслы ее были святы. Но в сердце ее царила любовь; чувствительность, выражавшаяся на ее прелестном лице, предсказывала, что она испытала бы много горя, не менее глубокого оттого, что она всегда его скрывала.

Эти два несравненных существа уцелели во всеобщей катастрофе, чтобы стать моими спутниками в первый год одиночества. Когда они были со мной, я почувствовал все их достоинства. Все прочие чувства, страсти и сожаления постепенно слились у меня в неиссякаемую любовь к ним. Я не забыл милую спутницу моих молодых лег, мать моих детей, мою обожаемую Айдрис; но в ее брате я видел как бы ожившую часть ее души; когда со смертью Ивлина я утратил то, что всего более напоминало мне ее, память о ней воплотилась для меня в Адриане, и я пытался соединить два милых образа. Тщетно ищу я в глубинах своего сердца слова, способные выразить всю любовь к этим последним моим собратьям — людям. Когда мною овладевали скорбь и сожаления, как это бывало в нашем беспомощном одиночестве, звонкий голос Адриана и его взор, полный любви, рассеивали мрак. Невольно радовался я и безмятежному спокойствию, и кроткой покорности, светившимся на ясном лице Клары и в ее больших синих глазах. Они были для меня всем — светом для моей души, погруженной во мрак; отдохновением от трудов; сладким забытьем для моей бессонной скорби. Плохо, очень плохо, бессвязными и пустыми словами выражаю я чувство, соединявшее меня с ними. Я готов был обвиться вокруг них подобно плющу, чтобы один удар сразил всех. Я готов был сделаться частью их существа и, «когда бы мыслью стала эта плоть»³⁸¹, сопровождать их в новую, неведомую обитель.

Но я никогда больше не увижу их. Я лишился счастья слышать их милые речи, смотреть на них. Я подобен дереву, пораженному молнией; никогда не нарастет вновь кора на обнажившиеся живые волокна, и вечно, непрерывно, без минуты милосердного отдыха, эта обнажившаяся жизнь будет содрогаться под ветром. Я один в целом мире; но и эти слова были мне вначале не так страшны, как то, что Адриана и Клары больше нет.

Поток мыслей и чувств течет всегда одинаково, как бы ни менялись берега, в которые он заключен, и их отражения в воде. Чувство утраты со временем несколько притупилось, но сознание бесконечного одиночества росло.

Три дня бродил я по улицам Равенны — то думая лишь о любимых существах, спавших в подводных пещерах, то с ужасом созерцая окружавшую меня пустоту, дрожа перед каждым следующим своим шагом, пугаясь каждой перемены, обозначавшей ход времени.

Три дня бродил я по улицам этого печального города; много часов провел, обходя его дома и прислушиваясь, не раздастся ли какой-нибудь звук, указывающий на присутствие человека. Иногда я звонил в дверной колокольчик; звон его отдавался под сводами, и вновь наступала тишина. Я твердил себе, что надежды нет, и все же надеялся и вновь обманывался в своих надеждах. Разочарование, словно холодное стальное острие, погружалось в гноившуюся рану моего сердца. Все это время я питался как дикий зверь, который хватает пищу, лишь когда ощутит нестерпимый голод. Я не переменял одежду и за все это время ни разу не попытался укрыться на ночь под крышей. Я не спал по ночам, меня сжигала лихорадка и не покидало нервное раздражение, а мысли в голове путались.