Последний человек на Луне

Реактивный самолет – это чистая, плавная скорость. Поверхность усвистывает назад неясными коричневыми пятнами, а я смотрю за приборами и отрабатываю встряхивающие порывы ветра. Хряп! Толчок! Моя «фьюри», несущаяся на 930 км/час, сносит верхний фут одной из вешек. Я чувствую удар и знаю, что что-то задел, но самолет продолжает лететь и ни один из предупредительных сигналов не мигает. Я поднимаюсь на безопасную высоту и разворачиваюсь, чтобы приземлиться в Эль-Сентро, где мурлыкающая «ярость» благополучно опускает меня на землю.

Наземная команда и другие пилоты подходят к машине, пока я освобождаюсь от ремней и выбираюсь с видом полного безразличия, и в изумлении качают головами. В носу выемка перед стволом одной из пушек аккуратно забита куском деревяшки – забита настолько плотно, как будто вешку специально выпилили под форму отверстия. По правой стороне тянется разрез от носа до крыла, металлические панели отошли и болтаются, и из-под них сыплются мелкие опилки.

На 15 сантиметров в сторону – и эта вешка вошла бы в воздухозаборник моего двигателя, что закончилось бы взрывом и катастрофой. Это была как раз такая штука, которая может случиться с другими пилотами, но не со мной. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что я сделал нечто действительно глупое и вполне мог сейчас лежать мертвым в пустыне под кучей горящих обломков. Ошибку сделать можно, но глупости недопустимы.

Друзья по эскадрилье утащили меня в офицерский клуб, чтобы как следует выпить, и вручили мне грубо исполненный багряный вымпел с надписью: «Орден гнутой вешки – вручается только живущим, низко летающим летчикам». Разумеется, я посмеялся над этим, потому что по неписаным летным законам не должен был показывать, что мне страшно. За прошедшие месяцы я убедил себя, что я неуязвим и невидим и что пули меня не берут. Я остался горячим летуном, но с этого дня относился с особым уважением к своей опасной профессии.

Сан-Диего, 1958 год. Я в небе. Острая мексиканская пища, холодная сервеза, сёрфинг и бронзовые калифорнийские девушки. «Ну да, бэби, я летаю на реактивных». Им не обязательно знать, что я всего лишь цыпленок, новичок, который только что едва не угробил свою задницу.

Я прибыл на авиастанцию ВМС Мирамар, все еще не имея на счету посадки на авианосец. Это странное положение удалось исправить, когда я получил назначение в 126-ю штурмовую эскадрилью, позывной «Крепкие орешки»[23]. После того, как я потренировался на полосах с нарисованным контуром палубы, они посадили меня в A-4 «Скайхок» и приказали перелететь на «Рейнджер» – третий из построенных суперавианосцев, на наклонной палубе которого было много места. Черт, но почему этот CVA-61 из моей кабины кажется таким маленьким? И почему он все время уклоняется то туда, то сюда? Как может огромный корабль на тихой воде болтаться как детская игрушка?

При первом заходе корабль, казалось, провалился во впадину между волнами. Я настроился на голос офицера, управляющего посадкой, я впился глазами в светящийся танцующий шарик – индикатор, который показывал скорость снижения, и убрал газ почти до сваливания. Внезапно подо мной вспыхнула палуба «Рейнджера», хвостовой крюк зацепил за трос, и я врубил газ на полную. «Скайхок» остановился резким неровным шлепком, явно злясь на то, что ему дали команду лететь, и в то же время его держит стальной трос. Меня же швырнуло вперед на ремни с такой силой, что клацнули зубы, потому что переход от 230 км/час к нулевой скорости был почти мгновенным. Хорошо, Сернан, теперь взлетайте и проделайте это еще одиннадцать раз.

Меня освободили от троса, и я покатился вперед. Палубная команда установила самолет на паровой катапульте, и я салютовал ее офицеру, по традиции показывая, что пилот готов к взлету. От мощного удара моя голова дернулась назад – катапульта вернула меня к скорости 230 км/час, и «Рейнджер» внезапно оказался позади. К концу этого дня, состоявшего из взлетов и посадок на корабль, я получил допуск к полетам с авианосца и теперь уже мог держать голову с должной гордостью. Теперь я действительно стал морским летчиком. Эй, бэби, я летаю на реактивных.

Я был так погружен в собственную реальность на Мирамаре, что почти не замечал, как ускоряется гонка космических спутников. Старты ракет стали уже обычным делом.

В октябре 1958 года у Национального консультативного комитета по аэронавтике, который сокращенно назывался NACA, изменились инициалы и суть – родилось новое Национальное управление по аэронавтике и космосу, то есть NASA. Месяцем позже я получил новое назначение в 113-ю штурмовую эскадрилью, позывной «Стингеры», – часть 11-й авиагруппы, базирующуюся на авианосце «Шангри-Ла». Мне предстояло летать на «скайхоках» – юрких одномоторных штурмовиках, которые мы между собой называли «скутерами». Единственное их назначение состояло в том, чтобы сбрасывать бомбы и обстреливать противника ракетами.