Последний день лета

Он и не знал. Сделал как сказали. Людей там не было — часа три ночи, вся милиция спит давно.

Было там, правда, кое-что другое.

— Николай Ильич, там бумаги были. Я в замесе не разглядел особо, но там был приказ об этой, бля, оперативной разработке. На тебя точно, на Хасима точно. Больше не знаю, спалил всё нахуй.

— Да я по курсам, брат, — весело сказал Фармацевт, внутри которого всё словно в секунду затянуло лютым сибирским льдом. Ни по каким курсам он не был. — В ЦК, понял, не дураки сидят. Ты думаешь, че я это…

Мысль виляла, терялась. Надо было срочно обдумать ситуацию, желательно в одно лицо.

— А, ну заебись, — с облегчением оскалился Шаман. Считывать мимические нюансы босса он не умел — Леха был, по правде сказать, парнем бесхитростным. — Всё тогда, пойду. Брательник там…

Он не договорил, полез обнять Фармацевта на прощание, остановился на середине движения и быстрым шагом пошел на выход. Мучавший его последние недели груз Леха, вроде бы, с души скинул, но внутри всё равно ворочалось что-то неприятное. Хотелось поскорее на воздух. На воздушок, как смешно говорила в детстве мама.

— Иди, да, — сказал Фармацевт закрывшейся двери. — Брательник, значит…

Он опустился на угол стола и обхватил голову руками. Мусора открыли на него дело?! А с чего?..

Все, кто мог открыть, тут сидят, «Абсолют» хуярят. Все свои, все при свежих котлетах денег (его, Фармацевта, денег) на кармане. Или не все?..

А если Шаман что-то недопонял? Да нет, он не этот, как его, Эйнштейн, по-любому, но пацан сообразительный. Сто пудов какая-то мутка.

Или Шаман сам эту хуйню придумал, чтобы его с мусорами стравить? А это может быть. Никогда нельзя никого недооценивать. Он, Коля Фармацевт, может, и сам такую тему бы прокрутил, если бы помоложе был. Сколько там Шаману лет? Да неважно, по-любому самый возраст для того, чтобы подниматься. Или он с мусорами заодно, внимание отвлекает от реальной подставы? Блять…

В дверь требовательно стукнули.

— Колян, — пьяно сказал кто-то мусорским голосом, — дрочишь там, что ли? Выходи, студентки скучают.

— Есть, товарищ подполковник, — фальшиво бодро ответил бандит, не поднимая головы. — Разрешите штаны застегнуть!

— От юморист!.. — загоготали снаружи.

Ладно, че.

Фармацевт встал и хрустнул костяшками — этим жестом он всегда неосознанно обозначал принятое решение. Шамана надо аккуратно в расход. Аккуратно — потому что если он по натуре мусорской, то там будут нервничать, а товарищам милиционерам вредно волноваться. Про шаманского брата надо справки навести — скорее всего, тоже в землю ляжет, чисто чтобы спокойно было. Мусоров необходимо аккуратно прощупать — и не этих, блять, полканов с моржовыми усами, а кого-то позлее и поактивнее, типа Паши Азаркина. Он, кстати, обещнулся сегодня приехать, надо по паре стаканов засадить, потереть с ним аккуратно…

Хаос был родной стихией Коли Фармацевта.

92

Крюгер жил как во сне — противном, болезненном сне, который бывает на исходе гриппа.

Друзья куда-то исчезли. Долго находиться на улице было невозможно: ладно еще, что холодно (хотя было жопа как холодно), — хуже то, что Витя не соображал, куда идет и что вокруг него происходит. Дважды он приходил в себя от визга тормозов и мата — и понимал, что находится посреди проезжей части. В первый раз, на углу Подбельского и Текучева, он испугался. Во второй, посреди Буденновского у парка Строителей, поймал себя на мысли, что оно, может, было бы и к лучшему. Только, конечно, не под колесами чьей-нибудь раздроченной «шохи» — так еще калекой на всю жизнь останешься.

Крюгер мысль отогнал — хотя чувствовал, что насовсем она не ушла и крутится где-то близко, дожидается своего часа. Пошел к дереву, в кроне которого летом свил себе гнездо. Книги у него с собой не было, да и читать не получалось и не хотелось. Листья, к тому же, опали — в голых ветвях он выглядел бы, наверное, странно и подозрительно. Это было неважно. Витя хотел вернуться в ощущение нормальности — относительной, конечно, но такой, в которой не было бы подполковника Жигловатого, древней срани из Танаиса, ненавистного Шварца и покалеченного папы.

На подступах к дереву Крюгера выдернуло из полусна: донеслись чьи-то гортанные вопли и звук как будто бы лодочного мотора.

Нет.

Нет, думал Крюгер.

Пожалуйста, нет.

Бензопила вгрызалась в перетянутое веревками дерево.

Витя замер.

На его глазах рабочие, повинуясь выкрикам бригадира, переместились правее. Тот, что был с бензопилой, снова впился в ствол, словно никак не желавший умирать. Внутренности дерева издали протяжный высокий треск; оно наконец сдалось — и медленно, как во сне, начало заваливаться на газон.

…Как он оказался дома, Витя не помнил. Там, к счастью, никого не было.

Он открыл ящик рядом с плитой, вынул нож для мяса и проверил его остроту на подушечке пальца. Не вскрикнул и не изменился в лице, когда лезвие оставило за собой кровавую ниточку (хозяйственный подполковник наточил все ножи в доме до бритвенной остроты).

Крюгер разместил левое запястье на столешнице и перехватил половчее нож.

93