Последний день лета

Пух, не успевший даже толком обидеться на «чушь», быстро посмотрел на полки с «Библиотекой» и вдруг понял: на месте нескольких… да чего уж там, многих томов зияют дыры.

Пришлось ни с чем ретироваться в свою комнату — при этом Пух вдруг подумал, что действительно с удовольствием сейчас сыграл бы «К Элизе», чтобы сосредоточиться на черно-белых клавишах и больше ни о чем не думать. Эх, когда там уже следующий урок…

Еще не зная, что последний урок фортепиано в его жизни случился несколько дней назад, Пух добрел до школы. Нормально поспать не удалось: родители полночи шепотом переругивались за стеной (понять было ничего нельзя, доносились только слова «кафедра», «твое ослиное упрямство» и «допрыгался со своим Руцким» — всё это говорила мама, а папа в ответ бубнил что-то совсем виноватое и неразборчивое), а когда они угомонились, сон из Пуха улетучился.

Шаман, которого он встретил в гардеробной, вел себя странно — смотрел сквозь Аркашу, на вопросы отвечал невпопад и выглядел ошарашенным; Крюгер был мрачнее тучи и делал вид, что с друзьями не знаком. Новенького не было — из Шамана удалось вытянуть, что накануне бабушка совсем плохо себя чувствовала, и, видимо, Степа остался сегодня с ней.

Уроки тянулись мучительно. Аллигатор дал очередной диктант; Пух еще в процессе чувствовал, что светит ему за это дело максимум тройбан — сосредоточиться не получалось. Заковыристые подачи, которые он раньше отбивал не глядя (слово «наиважнейшее», пф!), сегодня больно жалили мозг — Аркаша писал наугад и надеялся, что на его заслуженную пятерку в четверти этот позор не повлияет. В какой-то момент он просто сдался: тихо выдрал из тетради новый лист, положил его поверх наполовину исписанного и начал рисовать на нем инопланетных паразитов, какими их себе представлял.

Мысли путались и блуждали. Интересно, куда делось это существо? Тихо сидит в ком-то из одноклассников и ждет удобного случая выпрыгнуть? Или нет, наверное, не так: тварь сто процентов где-то рядом, но не может никак себя проявить, пока не вселится в человека! Наверное, это связано с эволюционными особенностями инопланетной жизни; Аркаше хотелось верить, что на других планетах живут такие же люди, как мы, только лучше и красивее, но…

Он покосился на Аллочку. С некоторых пор ее поведение и, как следствие, отношение к ней класса изменилось — она как-то, что ли, погасла? Даже неизменная Юбка от нее отсела к Диане Насибян — та давала ей списывать и вообще благоговела от такого соседства. Но Пуху, если честно, такая блеклая Аллочка нравилась еще сильнее: она больше не была похожа на человека, способного при всех пошутить про него гнусную шутку, как тогда в Танаисе.

(Нет, Аркаша ничего не забыл.)

На перемене Пух мялся. Следующим уроком в расписании стояла история, идти на которую смысла не было — практикант посещаемость не отмечал и оценок тоже не ставил. Следом за историей предполагалась физкультура, но Стаканыч исчез с концами, а замену ему найти, видимо, не могли. То есть по всей логике можно было смело пойти домой — но от этой мысли Аркашу почти физически затошнило. Нет уж! Никакого «домой»! Хренушки стеклянные, как однажды по какому-то поводу сказал Крюгер в те еще, спокойные времена, до всякого Танаиса, инопланетных паразитов и Взрослой Хренотени. Кстати, надо отловить Крюгера — может, он уже перестал дуться непонятно на что.

Мимо прошла Аллочка с какой-то малознакомой девицей из параллельного «Б» класса. До Пуха донесся обрывок Аллочкиной реплики:

— …не пацан вообще, трех раз отжаться не может, прикинь!

Пух, мгновенно утонувший в розовой вате, дальнейшего не осознавал — но то, что произошло в следующие несколько минут, надолго стало легендой 43-й школы.

Вокруг отжимающегося прямо на полу школьной рекреации Аркаши собралась небольшая толпа. Кто-то смеялся, кто-то кричал «лох», кто-то аплодировал. Еще кто-то считал:

— Восемнадцать! Девятнадцать! Двадцать!

Смотреть на Пуха было страшно. С него ручьями тек пот, руки дрожали, шея стала малинового цвета.

Неестественно широкой улыбки никто не видел — она была обращена в пол, то приближающийся к Аркашиному лицу, то снова от него отдаляющийся.

— Жирный лох ебнулся! — крикнул кто-то из восьмиклассников. Кажется, это был Пудик — мелкий для своего возраста, но чрезвычайно дерзкий Юра Пудеян. — Охуевший пидор!

Аллочка с отвисшей челюстью смотрела на устроенное Пухом представление.

Продиравшийся через толпу Шаман изменил траекторию, поравнялся с Пудиком и незаметно для окружающих пробил ему короткий в печень. На корчащегося на полу восьмиклассника окружающие внимания не обратили — им было на что посмотреть.

— Двадцать три! — торжествующе крикнул кто-то.

Пух грянулся бы лицом в пол, если бы его не подхватил добравшийся наконец до места событий Шаман. Аркаша трясся, задыхался и плакал. Руки его не слушались.

Улыбки на его губах больше не было.

Аллочка прикрыла рот ладонью, выпучив глаза.

Так был побит абсолютный рекорд по отжиманиям среди семьи Худородовых.

75