Последний день лета

Пух только сейчас сообразил, что случайно назвал Новенького по имени.

Сися добавил:

— Слышь, Бабе Гале привет передавай.

Танаис 219 год до н. э

Оно спало глубоко под землей, куда не проникал солнечный свет. Оно слышало шепот подземных ручьев и панику слепых червей, чуявших его присутствие.

Однажды оно ощутило шаги далеко наверху. Топот конских копыт. Крики — сначала ярости, потом боли, потом отчаяния, потом снова боли. Оно почувствовало вкус крови, напитавшей грунт на много метров в глубину. Оно улыбнулось в своем глубоком сне.

Кровь всегда была началом. Кровь была предвестницей веселого пира.

Потом кровь высохла, а сверху начали доноситься стук молотков, визг пил и гортанные выкрики строителей.

В строительстве не было ничего интересного.

Строительство означало конец. Голод. Скуку.

Оно спало.

12

— Танаис, ребята, к тому моменту — крупнейший культурный, политический и торговый центр Приазовья, был полностью разрушен племенами готов в 237 году нашей эры, — бубнила Ольга Васильевна. Саша Ровно подняла руку и нетерпеливо затрясла ей в воздухе, вызвав у учительницы недовольную гримасу. — Что?

— Ольга Васильевна, а можно вопрос на понимание? Даже два!

— Жополизка! — громко прошипел Питон; внимания на него никто не обратил.

— Быстрее давай, Ровно, — огрызнулась Ольга Васильевна. — У нас с вами еще очень много непройденного материала.

— Вопрос первый! А как мы так точно знаем, в каком году произошло… Ну, разрушение?

Историчка ответила специальным голосом, зарезервированным для вопросов Слегка Туповатых Детей:

— История, Саша, является точной наукой!

Не является, рефлекторно подумал Пух. История, как неоднократно говорил профессор Худородов, есть совокупность интерпретаций, которые к тому же в большинстве случаев предоставлены бенефициарами событий… На этом месте Пух обычно начинал стискивать челюсти, чтобы не зевнуть. Сегодня он украдкой трогал те самые челюсти, пытаясь понять, больно ему до сих пор или нет; кажется, было не больно. Бурый бил куда менее профессионально и жестко, чем его ублюдочный друг.

— …А следовательно, — продолжала историчка, — мы оперируем фактами. Желающим получше разобраться в предмете я могу порекомендовать обширный корпус внеклассного чтения!

— Второй вопрос! — быстро вклинилась Ровно. — А почему Танаис был разрушен? Вы же сами сказали, что это был большой город; наверное, его хорошо защищали, и как так получилось, что…

А вот это, подумал Аркаша, действительно интересный вопрос.

— Потому что варвары разрушали города, Ровно! — рявкнула Ольга Васильевна. — Вопросов больше нет?

Надо будет спросить у папы, решил Пух. Если, конечно, тот сможет оторваться от бесконечного мутного съезда народных депутатов по телевизору. И интеллигентных, но всё равно достаточно злобных проклятий в адрес Ельцина.

Аркаша аккуратно повернулся вполоборота к Новенькому, который пересел со своего обычного места на галерке поближе к своему неудавшемуся спасителю.

— Степ, — прошипел Пух. — Как с директрисой прошло?

— Нормально.

Новенький выглядел помятым и грязным, но он всегда выглядел помятым и грязным, — сегодня, правда, облик дополняли распухшая губа и небольшой черный синяк под глазом (Питон осматривал всё это с огромным интересом, не переставая возбужденно втягивать в нос сопли). Час назад школьный фельдшер дал Степе таблетку аспирина, смазал висок йодом, прошипел себе под нос что-то подозрительно похожее на «ебучие подростки» и вернулся к чтению газеты «Аргументы и факты». Фингалы и разбитые лица были в 43-й школе не редкостью.

— Насколько нормально? — не унимался Пух.

— Соседка ей сама сказала. Записка не понадобилась.

— Значит, всё в порядке?

— Петренко! Худородов! — окрысилась историчка.

— Ладно, потом, — Пух поспешно уставился на доску.

Ольга Васильевна продолжила свой монолог о богатом городе, стертом с лица земли дикими ордами; Аркаша знал, что примерно так выглядела вся античная, да и значительная часть современной истории. То, что Танаис находился в нескольких десятках километров от места, где они сейчас сидели, большой роли не играло — древняя трагедия оставалась древней трагедией, и никак не хотела восприниматься иначе. Класс скучал и тихо занимался своими делами.

На перемене Пух догнал Новенького, всё еще пребывающего в зомбиобразном ступоре — дрожащие губы, бледное лицо, покрасневшие глаза, начинающий бледнеть синяк.

— Степа, подожди!