Последний день лета

Обросший жутковатой черной бородой Шаман, до этого меривший шагами домик, подскочил к магнитофону и злобно выдрал его из розетки. Мистер Малой заткнулся.

— Хардкор — это Слон любит. На сиреневых точках килограммами поеботу эту берет, «Террордром» или «Тандердом», я не ебу. Я говорю: слышишь, это же для объебосов музыка, под колесами чтобы не скучно было. А он такой: да ты не понимаешь, это техно! Я, говорит, качаюсь под нее, чисто для ритма. А там пилево пиздец, голова отрывается, какой ритм. Он еще, слышишь, отличает там одно от другого — это, типа, «Вестбам», это Маруша, это то, то другое. Пиздец!

Стаканыч поковырял отросшим ногтем красно-белую синтетическую скатерть, прожженную сигаретами и засранную черными разводами. Слушать о музыкальных предпочтениях братвы ему было неинтересно, но отвлекать Шамана ни в коем случае не следовало — он мог начать по сотому кругу выспрашивать, что́ дословно сказал физрук Саше, как тот отреагировал и точно ли брат понял, что ему надо как можно скорее бежать из города к родителям. Степаныч честно собирался на следующий же день после неудавшегося визита отловить Шаманенка в школе и теперь уже точно всё ему передать, но визит жутковатого майора спутал все карты — еле ноги унесли, и спрятались в Вешенской, на законсервированной на зиму даче физруковой свояченицы.

— Леш, а давай я, может, в город катнусь? — Степаныч все-таки не выдержал и осторожно вклинился в Лехин монолог. — Курицу на ЦГБ куплю, там, йогуртов, пива возьму…

— Пиздуй, — саркастически перебил Шаман. — Там-то тебя товарищ майор с дядей Колей Фармацевтом и примут. Ты сам перед мусорами спалился — они теперь по курсам, что ты со мной в близких. С-c-сука, не мог, главное, хоть тут не пиздеть — так нет, «мы с Шаманом вась-вась»!

То есть Леха из гаража слышал диалог физрука с майором.

— Сиди теперь! — продолжал Леха, в заточении ставший нехарактерно разговорчивым. — Или не сиди, мне похуй — только тогда я сначала из этой жопы сруливаю, а потом ты еще пару дней тут живешь. А после этого двигай хоть за курицей, хоть за хуюрицей — так и так тебе в Чалтыре на крюке болтаться, только меня уже не варик тебе будет слить.

— Так а долго еще? — не выдержал Степаныч. — Я уж не могу тут, с души воротит. Мы так с тобой сами друг друг глотки перекусим, никаких мусоров не понадобится.

— Кусака, блять, нашелся, — Шаман нехорошо улыбнулся и на вопрос про «долго» не ответил. — Царь зверей.

За окнами было темно и пакостно — южная осень окончательно вошла в фазу, когда несколько шагов по улице убивали любую обувь, а также любые штаны. Отопления в домике не было, поэтому Шаман с физруком не снимали найденные в сарае телогрейки, провонявшие за неделю по́том, кислым табачным дымом и осенью.

Дачный поселок стоял пустой, что Шамана полностью устраивало: любую машину было видно за километр, любое не по делу горевшее окно сразу обращало на себя внимание. Он подуспокоился, насколько это было возможно в сложившейся ситуации: в такой жопе их точно не найдут. Дача была записана на давно покойную сестру физруковой жены, сама жена объявила Степанычу бойкот и искать бы его не стала, так что оставалось только выжидать — и надеяться, что с младшим братом всё в порядке.

Леха пару раз доходил до сельпо и с помощью природного обаяния убеждал продавщицу разрешить воспользоваться телефоном; в ростовской квартире трубку никто не брал. Оно и понятно, говорил себе Шаман: малой дисциплинированно срулил в Новошахтинск. Звонить соседям родителей, чтобы в этом удостовериться, Леха не стал — во-первых, потому, что те могли в очередной раз с Шамановыми разосраться, а во-вторых, потому что боялся услышать, что брат не доехал. Что делать в этом случае, он не знал.

— А ты чего топорщишься, Степашка? — единственным громоотводом для Лехи поневоле стал физрук. — Хули тебе в Вешках не сидится? Тебе дома жена такой пропиздон вставит, что лучше, по ходу, сразу нашей отморози сдаться.

Это было похоже на правду. Когда Степаныч набрался смелости позвонить домой, из трубки на него вылился поток лая, контрапунктом в котором проходила фраза «вали к своей шлюхе». Обиднее всего, что никакой шлюхи у Стаканыча не было. Физрук подозревал также, что он больше не физрук — несколько дней отгула, которые он взял в школе после Танаиса, давно закончились, а выходить на связь с директрисой и пытаться как-то объяснить ситуацию у него не хватало духу.

Неожиданно для себя — от безысходности и желания накатить (бухать Шаман запретил) — Степан Степаныч заплакал. Жил бы себе как жил, — а теперь ни семьи, ни работы; выручил, называется, друга в трудную минуту!.. Да и какой он друг — школьный гопник, бандит, уголовник!..

— Ладно, слышишь… Не труби. — Шаман не знал, как утешать плачущих, — младший брат был ребенком спокойным и даже в младенчестве почти не хныкал, а истерящую Кристину и ее многочисленных предшественниц он предпочитал просто выставлять за дверь, пока не успокоятся. Степашку же ему вдруг стало без базара жалко. — Че-то это… Иди реально сэма возьми, на душе хуево. Бахнем по полста.