Последний день лета

— Четыре? — мальчику идея, кажется, понравилась. — Это, должно быть, непросто. Мне нужна чистая обертка — а такую я даже одну не могу найти. Все обертки заполнены грязью, кровью, болью, криками. Где же я найду четыре чистые?

— А я тебе помогу! — Всё шло как нельзя лучше. Мальчик нес какую-то безумную чушь, но Гужвия это не смущало. — У меня на даче как раз несколько завалялось! Мне не нужны, так тебе отдам!

Не стоило, конечно, упоминать про дачу в стенах милицейского участка, но Виктор Ильич не сильно беспокоился — приведшие его ППС-ники давно ушли, капитан был очевидным растяпой, а опасного вида майор был занят какими-то своими проблемами.

Глаза мальчика вдруг хитро заблестели.

— Виктор Ильич, Виктор Ильич! — он погрозил Гужвию пальцем — это был совершенно не детский жест. — Напрасно вы думаете, что вы хищник. Вы даже не мой сегодняшний ужин. Вы — жалкое беспомощное насекомое, которое вот-вот сметет смерч.

Гужвий отпрянул, хватаясь ослабевшей рукой за сердце — левую часть груди вдруг ожгло, словно в нее вонзили невидимое раскаленное шило. Он попытался что-то сказать, но только широко открыл рот и молча глотал воздух.

— Только не портите мне шутку, — с улыбкой сказал мальчик. — Мама!..

Он заплакал и начал оседать, но вдруг снова выпрямился, словно его поддернули за шиворот.

— Обертка почти закончилась, — продолжил он. — Поэтому отсюда я выйду в вашей коже. Хотя нет, есть шутка и посмешнее! Самая смешная шутка в мире!

Виктор Ильич наконец смог вдохнуть. Он заерзал на шконке, пытаясь отодвинуться подальше, вжаться в угол, превратиться в жалкое беспомощное насекомое, просочиться между трещинами кирпичной кладки, вырваться на волю. Встать он не мог.

Спавший под курганами сделал шаг навстречу.

— Видели бы вы себя сейчас, Виктор Ильич! — сказал он. — Настоящее Последнее Выражение! Вот так шутка!

Оболочка Питона шутовски зааплодировала и беззвучно засмеялась, неестественно широко разевая рот.

Гужвий был готов поклясться, что слышит треск рвущихся в этом рту сухожилий.

Он заплакал и закрестился.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

— Вашего бога я проспал.

Последним, что увидел в своей жизни каталогизатор университетской библиотеки Ростовского института железнодорожного транспорта Виктор Ильич Гужвий, были зубы.

Они смыкались

и смыкались

и смыкались

и смыкались

на остатках его лица.

63

Пух, уговоривший папу помочь ему с домашкой по геометрии, вдруг поднял голову от тетради, замер и улыбнулся.

Крюгер, который после купания в Гребном канале и движухи на свежем воздухе не на шутку заебался, вышел из душа, натягивая на себя свежую футболку (мама снова начала регулярно стирать). Он собирался заточить бутер с колбасой и пораньше лечь спать, но еще до того, как Витя откусил первый кусок, — он замер и улыбнулся.

Шаман нашел в крошечном дворике на задах Степиного дома старую порванную шину, валявшуюся там с незапамятных времен, приспособил ее к дереву и молотил резину кулаками, отрабатывая длинные серии. После двух джебов, правого хука и прямого должен был следовать левый апперкот — но Саша замер и улыбнулся.

Новенький, отбежавший в коммерческий магазин за минералкой и чаем, протянул деньги в зарешеченное окошко, замер и улыбнулся.

64

Через неделю

«Узи-маузер! Узи-узи маузер! Буду погибать молодым! Буду-буду погибать молодым!»

— Выключи говно это, заебало.

Степаныч хотел было огрызнуться, но вовремя передумал — как говорили в таких случаях восьмиклассники, «засунул язык в жопу». Леха быстро оправился от ножевого в бочину; «зажило, как на собаке», — с неудовольствием думал физрук, на котором каждый крохотный порез бесконечно кровоточил, пульсировал жаром и никак не переставал болеть. Перечить Шаману стало опасно — спаситель его очевидно бесил, и по некоторым мимическим нюансам Степан Степаныч понимал, что Леха едва сдерживается, чтобы не разломать его на части. Выручил, называется, из беды старого друга!..

Магнитофон был их единственным развлечением — телевизора в дачном домике не было, а радио издавало только злое шипение и визг. Кассеты нашлись у Шамана в машине: «девятку», на которой они сбежали из города после стремных событий в гаражах, спрятали за курятником, где она, прикрытая кусками линолеума, и стояла, постепенно врастая в грязь.

— Так нет больше ничего, Лех. Там только блатота и эта дрочильня еще, хардкор или как там ее зовут…