Последний день лета

Натан Борисович резко и мелко, как таракан, кинулся к растрепанному томику, схватил его и прижал к груди, что-то бормоча. Он оглянулся по сторонам, словно видя комнату сына впервые, и выдернул с полки еще несколько книг – насколько успел заметить Пух, это был сборник рассказов Роберта Шекли, вдоль и поперек прочитанный «Хоббит» (в иллюстрациях художника Беломлинского Бильбо был подозрительно похож на Евгения Леонова), так и не дочитанная по причине крайнего занудства «Дюна» и другие сокровища.

Пух стиснул зубы и зажмурился. Отец словно выдирал из него по частям всё, что он тщательно, годами, в себе растил, поливал и лелеял. Хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось, чтобы папа завершил разорение и ушел, чтобы можно было начинать пытаться снова жить после того, что сейчас происходило.

Звук открываемого ящика с носками заставил-таки Пуха вскочить на ноги и протестующе заорать.

Отец даже не сильно там копошился: уверенно запустил руку в недра нижнего белья и выудил болгарские комиксы. Аркаше, чьи щёки моментально залил багровый румянец, пришла в голову глупая и неуместная ассоциация: так на его глазах какой-то длинный пацан ловко выудил призовой шарик специальной хваталкой из игрового автомата в парке Горького.

Но даже на этом сегодняшние испытания не закончились.

После того как Натан Борисович, потупясь и скрючившись, выбежал из комнаты, прижимая награбленное к грязной груди халата, Пух вдруг успокоился и со всей очевидностью понял, что случившегося позора и унижения не переживет. Контуры дальнейшей жизни больше не выстраивались перед его мысленным взором – вместо них клубился густой (и почему-то розоватый) туман.

Дверной звонок зачирикал так громко и неожиданно, что Пух взвизгнул. По-настоящему испугаться он, впрочем, не успел – из коридора доносился посторонний голос, но не паучий, а совсем наоборот.

– Так, хозяйка, ексель-моксель, показывай. От это?.. Охуе… хал наш автобус! Да как вы это заносили-то, еб… понский городовой?!

Говорящий очевидно старался не ругаться в приличной квартире – но давалось ему это с большим трудом.

Пух аккуратно приоткрыл дверь своей комнаты, высунулся наружу и увидел сюрреалистическую картину.

Похожие на варваров из романа Урсулы ле Гуин «Волшебник Земноморья» (только что экспроприированного профессором Худородовым) мужчины мялись в коридоре, заглядывая в зал. Предводитель варваров, одетый в ватник и почему-то во фривольные голубые кроссовки, чесал плешь и бухтел, глядя на что-то внутри комнаты.

На что именно, стало понятно очень быстро.

– Уважаемый, вам заплачено! – папа выскочил откуда-то, как кукушка из часов. Книг при нем больше не было. – Берите и, так сказать, выноси́те!

Пуха перекорежило. Отец, похоже, превратился в демоническую сущность безо всякого участия спавшего под курганами. В какую-то мелкую, паскудную сущность.

– Уходите! – вдруг заголосила мама откуда-то со стороны кухни. – Что угодно забирайте, а это – оставьте! Я с голоду лучше умру!

– Софа, замолчи! – взвизгнул папа. – Это только до весны, сколько можно тебе говорить?! В конце концов, я принял решение! Не смей со мной спорить!..

Больше всего на свете Пух сейчас хотел открыть окно четвертого этажа и шагнуть в ждавшую за ним темноту.

– Так я не понял, хозяйка, – варвар подчеркнуто обращался только к маме, словно Худородова-старшего не существовало. – Мы выносим или нет? Там коммиссионный закроется, я куда это дену, еби… шкин пистолет?!

Софья Николаевна оперлась на стену и обреченно махнула рукой.

Несмотря на бубнеж командира, варвары резво заскочили в зал и почти сразу вырулили обратно, кряхтя под весом пианино.

Внутри Пуха что-то оборвалось.

– Мама, я буду заниматься! – навзрыд закричал он, выбегая из комнаты. – Пожалуйста! У меня же начало получаться! Я каждый день буду играть! Ну мамочка! Не отдавай им пианино!

Мама зажмурилась и, не говоря ни слова, несколько раз с силой стукнула себя кулаком в грудь.

– Во-о-от! – командовал профессор. – Бодренько, быстренько, взяли и понесли! Больше разговоров было! Себя надо уважать, любезные, верить в свои силы! Так, Софа, ну-ка не вой!

Мамины глаза были красными, но абсолютно сухими. На обращение к себе она не отреагировала.

– Поставим на реализацию, такой инструмент с руками оторвут. Сейчас, знаешь, только у приличных людей денег нет, а гниды как сыр в масле катаются. Ельцинская мразь всю страну…

Дослушивать зареванный Пух не стал. Он хотел выбежать из квартиры, но проход загородили варвары – пианино протискивалось во входную дверь с трудом, как будто не желая покидать насиженное место. От бессилия Аркаша врезал ногой по стене коридора, ушибся и завыл еще громче.

Папа продолжал нести свою мышиную чушь про гнид и мразей. Мама так и не пошевелилась с момента, как грузчики вошли в зал.

– Это, хозяйка, тут к вам, – донеслось с лестничной площадки.

Софья Николаевна снова вяло махнула рукой.

– А Аркаша дома? – вдруг издалека, словно из колодца, донесся голос, который Пух узнал бы из миллиона. Нет, из миллиарда.

В разоренную варварами квартиру настороженно заглядывала Аллочка.

87