Последний день лета

Еще в магазине находился единственный на весь дачный поселок телефон.

Пионеры-герои перед мысленным взором Степаныча вели себя по-разному. Марат Казей психовал, размахивал руками и изрыгал проклятия. Валя Котик отворачивался, с ненавистью сплевывая. Зоя Космодемьянская просто смотрела на него в упор. В ее глазах были боль и жалость.

65

В школе стало совсем странно. Половины учителей не было: историю вместо так и не вернувшейся из больницы Ольги Васильевны вел прыщавый практикант из пединститута, на которого никто не обращал внимания. Аллигатор пропускал половину собственных уроков, а на тех, которые не пропускал, просто сидел за учительским столом, массировал левую сторону груди под пиджаком и заставлял всех молча читать учебник со страницы такой-то по такую-то. Физкультуру вообще отменили: Стакан Стаканыч пропал еще после экскурсии в Танаис и, по слухам, допился до зеленых чертей и/или умер. Все остальные учителя казались пришибленными и иллюстрировали давно бесившую Пуха присказку директрисы «ты не горишь, Худородов, а тлеешь». Горела, а не тлела только Гитлер – на нее, казалось, не произвели никакого впечатления ни катастрофическая экскурсия, ни царящий в стране раздрай, ни дикая история с Чупровым.

Что конкретно произошло с Питоном, никто толком не знал: такого рода информацией обычно обладала Аллочка, но она последнюю неделю была сама не своя – ни с кем не разговаривала, сидела потупясь и, кажется, перестала мыть голову (что было делом абсолютно неслыханным). Учителя, как сговорившись, делали вид, что никакой Сережа Чупров в 8-м «А» никогда и не учился; Юбка, пуча глаза, шептала товаркам на переменах, что Питона бросила мамка, отчего он сошел с ума, напал на улице на прохожего и теперь угодил в дурку. История эта обошла школу по кругу несколько раз, с каждым новым пересказом обрастая всё новыми подробностями; что в ней было правдой, а что нет, понять было невозможно. Костя Каратист навяливал Крюгеру, что Питон точняк сидел в тюрьме, ему старшаки говорили, – дескать, закрыли Серого в одной камере с безобидным дядечкой, учителем или типа того, и вот Питон откусил этому дядечке лицо, перегрыз горло, а потом сидел на полу и плакал как ебанутый, пока его не увезли еще в другую тюрьму, где его след потерялся. Витя сам был вдохновенным брехуном и, как все мастера своего дела, уважал работу конкурентов, но здесь отмахнулся даже он – по-настоящему виртуозная врака должна обладать элементами правдоподобия, а лучше даже иметь корни в реальности.

Как бы там ни было, Питон исчез. Пуху не хотелось признаваться в этом даже себе, но без него было как-то… Аркаша не любил выражение «меньше народа – больше кислорода», но без Чупрова кислорода словно бы действительно прибавилось. По крайней мере, исчезло ощущение, что кто-то невидимый и жуткий буровит тебе взглядом затылок, – а оно Пуха не покидало с момента возвращения из Танаиса.

Новенький пихнул его коленом под партой и показал глазами на Шамана. Тот вел себя так, как на химии вести себя было не принято: перегнулся через парту к уху сидящей перед ним Селиверстовой и что-то ей шептал. Пух покосился на Гитлера: та несла какую-то занудную чушь про маляров и объемы, в которой Аркаша не понимал ни слова. Время от времени она поднимала глаза от учебника и оглядывала класс – поведение Шамана должно было вот-вот привести к катастрофе. Пух затаил дыхание.

– Юль, а ты ж с физруком вроде в одном доме живешь, да? – тихо сказал отличнице Шаман.

Селиверстова, не поворачиваясь, коротко кивнула. По ее шее поползли красные пятна – Саша никогда раньше не называл ее по имени. Да и вообще, если подумать, никогда с ней не заговаривал.

– А не знаешь, в какой он ква…

– Шаманов!

Пух выдохнул сквозь зубы и зажмурился – случилось неизбежное.

– Немедленно встать! – заорала Гитлер.

Класс замер. С новеньким новеньким (хотя всем уже казалось, что Шаманов учится с ними с первого класса) в таком тоне не решался разговаривать никто – ни одноклассники, ни старшаки, ни даже учителя. Ольга Валерьевна, как только что выяснилось, была исключением из этого правила.

Саша, не обращая внимания на химичку, сказал в селиверстовский затылок уже нормальным голосом:

– На перемене тогда поговорим, ладно?

Раздался грохот.

Шаман спокойно посмотрел на учебник, который подошедшая Гитлер только что со всей дури обрушила на его парту.

– Встать, Шаманов! Ты у меня из школы вылетишь, гаденыш! Я буду ставить вопрос об исключении!

Саша приподнял брови, как бы удивляясь доносящимся до него странным звукам, но отодвинул стул и неспешно встал.

– Он еще будет выделываться, ты посмотри на него, – накручивала себя Ольга Валерьевна. – Неуважение к учителю! Ты, между прочим, не у себя в селе, а в приличной школе!

Глаза Шамана бешено блеснули – чего химичка, конечно же, и добивалась.

– Повтори, что я говорила, пока ты не сорвал урок.