Последний день лета

– В уставе нет слова «не буду»! – опять вклинился Жигловатый со своими мудовыми воинскими наставлениями. – Команда «отбой» дается для всех, на! А вот ты, Светлаша, рановато что-то спать собралась!

Он подмигнул Крюгеровой маме и неожиданно ловко ущипнул ее за задницу.

Всё внутри Вити оборвалось и свалилось куда-то вниз, в область коленей.

Мама захихикала:

– Ой, Витюша, я, наверное, забыла сказать: дядя Гена у нас поживет пока, тут просто такая ситуация…

– Ситуация передислокации! – пошутил подполковник общевойсковую шутку, сам посмеялся и начислил в папину водочную рюмку коньяка из бутылки.

Не обращая внимания на остолбеневшего Крюгера, всё еще внутренне отказывавшегося признать очевидное, дядя Гена ловко проделал привычный, видимо, ему ритуал: отпластал дольку лимона от слипшегося комка, равномерно посыпал ее сахаром, вкинул содержимое рюмки под усы и заел коньяк получившимся кисло-сладким бутербродом.

– По-генеральски, на! – подмигнул он Крюгеру.

Здесь Вите надо было бы, конечно, промолчать.

– До генерала вам еще далеко, – вместо этого буркнул он.

– Недопонял, – угрожающе протянул дядя Гена, шумно поднимаясь из-за стола.

Крюгер, забывший обо всём безумии последних недель, забывший даже о бестелесной твари из Танаиса, не сдвинулся с места. Он опустил глаза, вперился в свои носки (на правом большом пальце начала зарождаться дырка) и прошептал что-то нечленораздельное. Его голова была словно забита ватой – не сладкой розовой, а самой обычной, медицинской.

– Ну Гена, ну чего ты, он же подросток, ну, самый трудный возраст, – мама подкинулась и завертелась вокруг гостя. – Ему надо привыкнуть, он хороший мальчик, просто, ну, нужно время, ну чего ты, ну, иди обниму, ну вот, ну вот…

Сам не понимая, почему он не может просто развернуться и уйти, Крюгер с ненавистью слушал это паскудное воркование, так и не отводя взгляда от дырки в носке. Он всеми душевными силами хотел прыгнуть в летающую машину из фильма «Назад в будущее», выкинуть оттуда дебильного доктора с дебильной прической и его дебильного дружка Марти Макфлая, забарабанить по приборной панели, пока там не появится 20 сентября 1993 года, и перенестись обратно во время, когда дома был пусть и не очень трезвый, но свой собственный папа; а мама орала и говнилась по поводу и без, но хотя бы не изображала из себя влюбленную старшеклассницу перед этим… этим…

– Я, Светлаш, человек простой, – трубил этот. – Я неуважения не потерплю, на! Я не знаю, как у вас тут было заведено, но у меня разговор короткий! Миндальничать не буду!

– Ну всё, ну всё, Геночка, давай еще по бокальчику. Витюш, раз яичницу не хочешь, я тебе бутербродик сделаю, у нас сырок есть, Гена шпротики принес. Знаешь какие вкусненькие?

Крюгер понял, что сейчас самым натуральным образом блеванет, развернулся и побрел в свою комнату. Ему хотелось закрыть глаза, уснуть и хотя бы на несколько часов отключиться от реальности, в которой происходит… вот это всё. Но из-за звуков, доносящихся из соседней комнаты, уснуть Крюгеру не удалось еще долго.

Про бутерброды («бутербродики») мама забыла.

71

Шамана у школы и правда ждали.

Вставал он рано: Новый и бабушка еще спали, только кошка по придуманной ей самой традиции всегда ждала, когда он откроет глаза. Машка сидела на полу рядом с его головой, обернув лапы хвостом; как только Саша просыпался, она вставала и уходила, словно выполнив какую-то важную миссию. Ровно это же она сделала и сегодня: встретилась взглядом с сонным Шаманом и сузила глаза, после чего гордо вздернула хвост и ушла досыпать к бабушке в ноги. Саша улыбнулся. Он не особо привязывался к животным (даже к Берте – признаваться самому себе в этом было стыдно, но что ж теперь), но знал, что собаки любят всех, а расположение кошки надо еще заслужить. Знал он и то, что это медленное кошачье подмигивание – знак наивысшей степени привязанности; как говорила их с Лехой покойная бабушка, «кошкин поцелуй».

Он накинул куртку прямо на голый торс, вышел во двор и умылся из приделанного к дереву рукомойника – с сантехникой в полуразрушенном доме Степы было не очень. Моросил дождь, в крохотном внутреннем дворике было грязно и неуютно, но Шаману было похрен – как (справедливо) говорил его тренер, довольных жизнью боксеров не бывает. Какой-никакой душ был внутри дома, но Шаман предпочитал пользоваться уличным – садовым, как называл такие вещи отец.

Ох, отец… Ладно.

Вода была ледяная, но, опять же, это помогало проснуться – вкус кофе Шаман ненавидел, а чая они с Новеньким и его бабушкой за последние дни выдули столько, что от одной мысли о нем слегка мутило. Саша еще пару дней назад, до странного происшествия у Пуха во дворе, поймал себя на мысли: это казавшееся временным пристанище у одноклассника, который еще недавно и другом-то ему никаким не был, вдруг погрузило его в теплую и неуместную в его обстоятельствах безмятежность. Даже тревога за брата немного притупилась – нет, она постоянно жила где-то на задворках сознания, но больше не грызла его заживо. За это было стыдно – и с этим надо было что-то делать.