Последний долг

Шофер такси затормозил, он решил подвезти женщину с огромной корзиной. Собака!

— Ты это что? — спросил я.

— Как что — подвезти женщину.

— Езжай сейчас же! — закричал я.

— Вы что, заняли все сиденья? Раз так, платите до штаба пятнадцать шиллингов.

— Нет, — сказал я. — Десять шиллингов.

— Нет, сэр. — Он выключил мотор, снял фуражку и почесал голову. — Это очень далеко. Пятнадцать шиллингов, или я никуда не поеду.

Женщина дотащилась до машины, волоча за собой здоровенную корзину ямса. Шофер сидел развалясь.

— Ну, что скажете, сэр? — обернулся он.

От одного взгляда на женщину мне сделалось тошно. Терпеть не могу сидеть в машине рядом с простыми.

— Ладно. Договорились, — сказал я. — Езжай! И побыстрее!

Машина тронулась. Ночевать в Идду я не собирался. Я прибыл в город с грузовиком, который должен доставить ямс федеральным войскам и Урукпе, и предполагал вернуться с этим же, грузовиком. Кроме того, мои злоключения с потаскухой вызывают во мне отвращение ко всему Идду, и я дал себе слово никогда больше не поддаваться щекотке похоти и не делать опасных глупостей.

Таксист затормозил и выключил мотор, когда мы были ярдах в пятидесяти от ворот штаба. Я не мог понять, что случилось.

— Приехали, — заявил шофер.

— Куда? — спросил я. Я не мог понять этого негодяя.

— Вот же штаб. — Он оглянулся на меня. — Разве вам не сюда?

— Сюда, но только мы не доехали.

— Дальше я не поеду.

— Почему это?

— Не хочу неприятностей. — Он посмотрел на часовых у ворот.

Я взглянул на него. На этот раз я все понял, но не могу же я идти до ворот пешком, как паломник к святилищу! Кажется, я слишком велик для этого.

И все же я сокрушенно вздохнул и осторожно открыл дверцу. Осторожно я стал вылезать из такси — вперед посох, затем сам, придерживая на голове шапку с перьями, медленно, медленно я ступал небольшими шагами. Я приводил себя в порядок — а как же? Эти солдаты готовы нагрубить хоть кому, особенно если у человека нет царственной, великолепной осанки. Я расплатился с шофером — дурак, он от нетерпения уже включил мотор, — теперь предстояло самое главное.

Решетчатые ворота закрыты. Один солдат сидит к ним спиной, лицом к зданиям за оградой. Другой прислонился к столбу, автомат свисает с плеча, пилотка сдвинута на глаза. Еще двое в будке играют в карты. Я подхожу к воротам, никто не обращает на меня внимания, хотя я вижу, что они давно меня заметили. Я в некотором замешательстве. Если бы, скажем, к ним подошел нищий, у них было бы основание не замечать его.

Но я ведь явно не нищий, я не похож на нищего. И я кашлянул, чтобы привлечь их внимание, ибо его я заслуживаю. Не успел я откашляться, как один из игравших бросает не глядя:

— Чего тебе?

— Майор Белло здесь? — Я тоже спрашиваю.

— Чего тебе от него надо?

— У меня к нему неотложное дело, — говорю я.

Солдат, сидящий ко мне спиной, поворачивается, оглядывает меня с ног до головы и опять отворачивается. Стоящий у столба приподнимает пилотку, оглядывает меня с головы до ног налитыми кровью глазами и вновь опускает пилотку, так что больше меня не видит. Хо!

— Что за дело? — спрашивает картежник.

— Это дело касается только его и меня, — говорю я. — Если вы ему скажете, что я хочу его видеть, он все поймет.

Тут он откладывает карты и пронзительно глядит на меня.

— Послушай, старик, — говорит он, — ты не имеешь права являться сюда и по неизвестной причине требовать встречи с офицером. Чего тебе надо, какое у тебя к нему может быть неотложное дело?

Я ошарашен. Спрашивать, зачем пришел человек, — одно дело, но спрашивать с крикливой, унижающей грубостью — совсем другое. Носовым платком я вытираю вспотевшие пальцы.

— Гм-гм, — говорю я. — Я же сказал…

— Ты мне ничего не сказал. Кстати, твой пропуск!

— Пропуск?

— А ты что, не знаешь, что в такие места не пускают без пропуска?

— Я…

— Ладно, убирайся. — Он снова берет в руки карты. — Убирайся и не отнимай у меня время.

— Но майор Белло…

— Ты слышал, что тебе сказали? — с угрозой произносит сдвинутая на глаза пилотка. — Убирайся.

Я не хочу настаивать. Гляжу на здания за оградой. Всюду суровый военный дух. Я решаю избавить себя от новых унижений, а может быть, и чего похуже.

Я иду и ищу такси, и ярость душит меня. Достаточно скверно, что отчаянная попытка моя провалилась.

Но много хуже, что со мной нагло и неуважительно обошлись паршивые мальчишки, каких я мог бы прокормить десяток. Подумать, сколько и ради чего хлопотал я, человек моего положения!

И все же, может быть, лучше, что я не видал майора Белло. Эти военные очень странный народ. Взять, например, нашего Али в Урукпе. По какому бы делу я ни приходил, мне все кажется, что ему не хватает ума и здравого смысла. Ты постоянно опасаешься, что мятежники прорвут твой фронт и, быть может, убьют тебя самого, и ты отказываешься поддержать того, кто хочет помочь тебе выявить известных и определенных изменников — даже когда тебе предлагает свои услуги высокопоставленный горожанин, вроде меня, чье слово не подлежит сомнению. И твой единственный довод — что участие в разбирательстве помешает твоим солдатским делам в Урукпе!