Последний долг

Так смог бы я вытерпеть, если Акуйя Белло в припадке безумного самообмана стал бы читать мне лекцию о правосудии, о поисках истины, о недостоверности показаний и прочем вздоре, когда не так давно он беспрекословно подчинялся первому намеку; мне было достаточно ткнуть пальцем и сказать: «Он сотрудничал с оккупантами!» — и майор тотчас же нацеплял на того человека наручники и отправлял его за сто миль в заключение.

И тем не менее под грузом тяжелых чувств во мне все же таится уверенность, что моя цель будет достигнута. Ибо с самого начала я был убежден — и сейчас убежден, — что Ошевире выведет из себя членов комиссии и они быстро его осудят. Действительно, выходит человек, осыпает тебя обвинениями — пусть он не может их подтвердить, — а когда тебя спрашивают, есть ли у тебя вопросы к этому человеку, ты говоришь, что вопросов нет, — тоже мне смелость, напрашиваться на собачью смерть! И кроме того, я был уверен и сегодня уверен, что что-то должно случиться с Али. Еще один хороший удар мятежников вытряхнет из него дурь, и тогда уж я уломаю его выступить перед комиссией!

Итак, я глотаю злобу на мерзавцев у входа в штаб — ох, как это трудно! — и ищу такси в город. Пока машина грузится ямсом, все, что мне остается, — это купить кое-какие мелочи для жены Ошевире и ее сына…

Ибо надо добиться и этой победы. Для того чтобы вновь утвердиться в себе, она по менее необходима.

Окумагба

Только мысль о последствиях удерживает меня — а то я бы сунул ствол автомата в окно и выбил мозги из этой женщины и мальчишки. Ибо того они и заслуживают — как все мятежники. Но я хорошо знаю, какой полоумный у нас майор. Дотронься до волоска на теле того, кто не носит оружия, и он привяжет тебя к столбу и исхлещет свинцом. Возмездие, даже быстрое возмездие автомата, приводит его в исступление.

И вот я торчу на посту, солдат Федеративной Республики Зонда. Я сам пошел в армию, когда народ призвали к оружию, никто не присылал мне повестки. Согласен: солдату платят больше (а у меня ист других доходов), чем ученику портного (я был им до войны). Но все равно, я пошел добровольцем. Я стал солдатом, я присягнул до последней капли крови защищать целостность и независимость нашей страны. Я был во многих походах, глядел смерти в лицо в рукопашных боях, и, конечно, я счастлив, что участвовал в освобождении этого города, моего родного Урукпе. И вот что я получаю в награду. В одиночестве и без толку торчу на посту, выполняя не мой прямой долг, а бессмысленную задачу: охранять жизнь мятежницы и ее сына, больше того, не дать ни одному честному человеку нарушить ее покой!

Только подумать, какой дурацкий мне дали наряд!

— Дождь ли, солнце, — сказал майор, — стой на посту каждый день до двенадцати ночи и смотри, чтобы с этой женщиной и ее сыном ничего не случилось.

Что делать? Я солдат и не могу не выполнить приказ. Только подумать, до чего может меня довести дурацкое чувство долга!

Во-первых, вражеские налеты. Если что-то случится, у меня будет двойная задача: спастись самому и сделать так, чтобы жена и сын Ошевире остались целы. Именно так сказал мне майор. А если вечером произойдет серьезное партизанское нападение, враг будет настолько сильнее меня, что я не смогу оказать сопротивление, не говоря уж о том, что я не сумею спасти людей, к которым — бог свидетель — не испытываю ни малейшей симпатии.

Вот, например, третьего дня был воздушный налет. Я ходил вокруг городского управления — это стало моей новой, неприятной привычкой. День как день, солнце поднимается, светит, заходит, как обыкновенно, люди идут по своим делам, и в сердцах их страха не больше, чем нормально должно быть в это опасное время. Вдруг из сумерек на горизонте, из-за леса, смертоносным строем вылетают их самолеты. Я понимаю, что к чему, — такое бывало уже не однажды. Я беру автомат наизготовку и становлюсь под защиту дверного проема. Через несколько секунд одна за другой взрываются бомбы, и сквозь ошалелое бухание и треск зенитных пушек и пулеметов слышно, как по всему городу кричат и рыдают люди. Одна из бомб упала неподалеку от моего поста, и я принял вызов и дал длинную очередь по самолету. Эта бомба убила Омониго Дафе и разрушила маленький домик, в котором он жил с престарелой матерью (когда упала бомба, она возвращалась с реки). И до сих пор я жалею, что в тот ужасный момент главной моей заботой была безопасность проклятых тварей, которых я оберегаю по приказу майора, — их безопасность, а не истинная беда, угрожавшая жизни честных людей. Когда вражеская бомба унесла жизнь верного сына Урукпе, я сжимал в руках автомат, защищая жизнь людей, которые сотрудничали с мятежниками и показали этим, что желают городу зла!