Последний долг

мама больше не плачет, но слезы еще не высохли, и глаза у нее красные, и дышит она так, как когда плачет, я хочу спросить ее про человека в том доме, про которого она сказала, что он мой папа, но я боюсь спрашивать, потому что ее лицо — неулыбающееся лицо, и она не ответит мне, если я ее спрошу, я хочу домой, точу рассказать ономе, что мой папа вернулся оттуда, куда ездил, но почему мама плачет, когда он вернулся, мне не нравится этот человек, потому что из-за него мама плачет. мама, зову я. она мне не отвечает, только глядит на меня. тот человек мой папа, спрашиваю я. она не отвечает да. она только кивает головой, и это значит да. мне не правится этот человек, как он может быть моим папой, если из-за него мама плачет, а оттого она не хочет со мной говорить, и я не смогу рассказать ономе о нем ничего больше. мама, говорю я, большой солдат будет бить моего папу. нет, говорит она. он только разговаривает с папой, а что он говорит папе, спрашиваю я. не знаю, отвечает она. может быть, он ему рассказывает, какой ты хороший мальчик. мама говорит, что мой папа честный человек, я сказку ономе, что мой папа честный человек и вернулся. мама, говорю я, когда мы пойдем домой. скоро, говорит она, как только они кончат разговаривать. папа мне что-нибудь купил, спрашиваю я. нот, говорит она. он очень устал, он так устал, что не мог ничего нести. я вижу, большой солдат и мой папа выходят из дома. мама, они идут, говорю я. да, говорит она. мама встает и вытирает глаза. иди и надень ботинки, говорит она, сейчас мы пойдем домой.

Али

Все время, что я рассказывал, он сидел безучастно, ни разу на меня не взглянул. Я изложил ему обстановку, насколько знал, рассказал историю так подробно, как позволяли благопристойность и забота о его чувствах. Но он не сказал ни единого слова, лицо его оставалось бесстрастным. Я уверен, оно бы осталось бесстрастным, даже если бы я рассказал ему больше, чем должен был рассказать, больше, чем ему надлежит знать. Он спокойно сидел, слушал и смотрел в пол.

Я рассказал все, что считал нужным. Кажется, объяснил все подробности. Даже ребенок бы осознал, что пришлось пережить этой женщине. Даже ребенок догадался бы, что к драке двух взрослых мужчин на мачете могло привести лишь неблаговидное дело. И даже ребенок понял бы, что когда женщина так долго и безутешно рыдает на земле у ног мужа, то рыдает она не от радостной встречи, а от несмываемого позора. Сам муж тогда пришел в замешательство, по его лицу было ясно, что в рыданиях жены он видит не только радость встречи, по и что-то другое. С той минуты я понял — он начинает догадываться, в чем дело. Так что, когда я начал последовательно излагать ему происшедшее, он в целом уже понимал, что случилось. Но он не сказал ни единого слова, бесстрастность его лица осталась непоколебленной — и этим он завоевал мое уважение. Кай! — вот настоящий мужчина!

Тем не менее я выложил ему все. Я объяснил ему, в чем состоят мои обязанности в этих местах. Мне не зачем было говорить ему, что чрезмерная забота о гражданском населении стоила мне моей должности. Но я объяснил ему, что, пока новый майор не вступит в должность, я собираюсь исполнять свой долг и буду поступать так, как считаю нужным, что бы ни произошло и чьи бы чувства при этом ни пострадали. Я рассказал ему, что депутация от городского вождя требовала высылки его жены из города на том основании, что ее присутствие здесь угрожает благосостоянию и безопасности населения. Я сказал, что разъяснил депутации, что женщине необходимо оставаться на месте до судебного разбирательства двойного убийства, на котором она обязана быть свидетельницей, но что со временем я постараюсь найти способ удовлетворить их требование. Я сказал ему — что бы ни произошло, я несу ответственность за безопасность его и его семьи. Я предоставил ему выбор: добровольно уехать из города, известив нас о своем будущем местожительстве, пли остаться дома — это по крайней мере будет в глазах вождя оправданием того, что жена его остается в городе. И я заверил его, если он изберет последнее, но считает, что безопасность его дома и семьи находится под угрозой, я готов предоставить ему военную охрану. И тут он впервые заговорил.

— Нет, сэр, благодарю вас, — сказал он, — Я не думаю, что нуждаюсь в какой бы то ни было охране.

— Вы уверены в этом, господин Ошевире? — спросил я.

— Да, уверен, — ответил он.

— Значит, договорились.

Будь что будет. Но моя бдительность не притупится. Пока я здесь командир, я сурово расправлюсь с любым, кто решится вершить самосуд, — пусть даже это будет последним моим приказом перед отправкой в Главный штаб. Завтра я это как следует объясню ототе и его совету.

Ошевире

Может мужчина поступать не так, как диктует совесть, не так, как требуют убеждения, может ли он при этом раздумывать о последствиях? Поступать иначе — значит предавать свою честную мужественность. И я никогда не позволю себе согнуться под бременем страха.