Последний долг

И потом еще взад-вперед шастают друг к другу эта женщина и урод Одибо. За последние дни это случается так часто, что я начинаю думать, не скрывается ли за этим что-нибудь скверное. Урод проскальзывает в ее дом или без ничего, или с большой корзиной, или с пакетом. Через несколько минут появляется женщина, разодетая и разукрашенная, так что нельзя поверить, что она тоскует об арестованном муже, который, скорее всего, не вернется. Стоя в дверях, она прихорашивается, как утка, затягивает поясок платья или поправляет на голове платочек. Потом она удаляется. Много позже, перед комендантским часом, она возвращается — иногда о пустыми руками, иногда у нее под мышкой какой-нибудь узелок, по всегда по ней видно, что вряд ли она ходила по делу, которое можно назвать честным. Она входит в дом, и спустя несколько минут урод выскальзывает на улицу и крадется к себе домой.

— Оставь их в покое, — говорит майор. — Все в порядке, люди хотят ей помочь.

Беда в том, что у майора не все в порядке. Он ничего не знает. Кроме того, он чужеземец, с верховьев реки, и ничего не смыслит в здешних делах. Он дает мятежнице и жене известного предателя то благоволение и защиту, которые по праву принадлежат честным людям, и (что много хуже) ставит меня сюда потакать его сумасшествию! Он думает, что они помогают ей из доброты. Что это за доброта, которую нельзя показать при свете дня, что это за доброта к вечеру, когда все добрые люди стараются разойтись по домам, чтобы не подпасть под действие комендантского часа? О если бы я мог показать всем эту ложь, это безумие…

Но вот опять Одибо. Все можно было предугадать. Урод, он крадется к дому женщины с опущенной головой, он всегда смотрит в землю, точно свинья. И опять вечером. Нет, тут явно что-то не так. Только не доброта. О если бы… Он подходит к ее двери, стучит. По-прежнему смотрит в землю. Дверь отворяется, и он проскальзывает в дом…

— Оставь их в покое, — говорит майор. Что ж, я оставлю их в покое. Но в одни прекрасный день мое терпение лопнет. В один прекрасный день я не сумею сдержать свой гнев. О если бы вдруг представился благоприятный случай! Например, партизанская вылазка ночью, когда я еще на посту. Если меня не убьют и нашим удастся отразить нападение, я разряжу магазин-другой в этот проклятый дом и навсегда избавлюсь от унизительного наряда. Никто не узнает, что было на самом деле: у властей будет дел по горло, им некогда будет расследовать, чьи пули сделали дело, федеральные пли мятежные.

Мятежница — уже скверно. Но мятежница-шлюха! Гм…

Тодже

Это всего лишь честная сделка. Ей отчаянно необходимы еда, одежда, деньги, защита. Как она может просуществовать одна, беспомощная, когда ее муж так далеко и под стражей? Мне же нужно вновь утвердиться в себе. Мне отчаянно необходимо убедиться в том, что я еще обладаю тон природной мощью, без которой мужчина теряет право именоваться мужчиной.

Если подумать, в случае чего мне больше терять, чем ей. Ей нужен мужчина — может ли быть сомнение? Неутоленная страсть должна сжигать женщину, которая не знала мужчины более трех лет, а она чересчур молода, чтобы выдержать столь долгое испытание. Поэтому я окажу ей немалую услугу; и она должна быть благодарна тому обстоятельству, что если она по необходимости уступает, то не какому-нибудь простому подонку, а уважаемому и знаменитому гражданину Урукпе.

В то же время, если я не добьюсь намеченной цели, это будет большой трагедией. Ибо каково будет людским ушам слышать, что вождь Тодже Оповуакпо из Урукпе лишен мужской силы? Что подумают люди, узнав, что великий резиновый босс, чье имя и фирма одни способны прославить Урукпе как самый резиновый город в штате Черное Золото, — что я уже не мужчина? Разумеется, это будет огромным пятном на добром имени города. Я скрываю свою беду не только из опасения за свое громкое имя, но и из гражданского долга. Никто не должен узнать! И если для общего спасения мне приходится склонять к измене одинокую женщину — хотя она знает, что выигрывает на этом вдвое больше, чем я, — то я убежден, что нет такой жертвы, какую не следовало бы принести во избежание катастрофы.

И вот я здесь, в позорной трущобе Одибо, снова жду жену Ошевире и готов ждать сколько угодно для достижения благородной цели. На сей раз я хорошо подготовился. Слишком часто, покушаясь на эту женщину, я позволял своим горьким мыслям разрушать мою силу. Поэтому сегодня я взял с собою бутылку джина. До ее прихода я должен увидеть дно этой бутылки — и тогда моя мощь, не обремененная размышлениями, выльется в дикий животный порыв.

Одибо

Я видел. Я видел! Клянусь богом, я видел. И хотя я не должен — не смею — говорить это, я видел двумя моими глазами все, прямо с того места, на котором сейчас сижу. Я видел женскую наготу! Клянусь богом!

Я недавно пришел сюда и передал обычное приглашение.

— Он ждет вас в моем доме, — сказал я. — Он сказал, что вы должны прийти.