Последний довод главковерха

А с этим внезапно возникают проблемы, поезд на ровном месте тормозит и останавливается, выглядываю верхним взглядом на улицу, ничего не видно, ночь, причем хмурая. Есть станция или нет, и если это голая степь, то почему остановка, непонятно, бомбардировки-штурмавки не было, разве что далеко впереди повредили пути. Минуты тянутся в томительном ожидании и нарастающем волнении, потом по вагонам среди находящихся в сознании раненых ползет слух. Немецкие танки прорвались от Бердичева к Казатину, станция захвачена, путь перекрыт, поезд дальше не идет.

Назад не сдают, и выгрузку не начинают, на что надеются, непонятно, я не начальник поезда, возможно, пообещали отбить станцию контратакой. А может ни на что не надеются, просто эвакуировать выгруженных в степи людей не на чем, и пытаются решить эту проблему. То забываясь не надолго, то снова в тревоге просыпаясь провожу остаток ночи. С серым рассветом выясняются интересные, и очень неприятные детали, оказывается, наш состав сзади подпирают два товарняка, ставшие к нам почти вплотную, при этом задний въехал в передний, повреждения невелики, но заблокирована дорога намертво.

Спереди еще веселее, станция в трех километрах за покатым холмом, и немцы чувствуют себя на ней полноправными хозяевами, никто их атаковать не собирается. Интересно, что вагонов на станции нет, хотя она не проходная, как разгромленная нами, а узловая, умеют же вовремя эвакуировать, если захотят. Зато есть немецкие танки, стоят вразброс прямо на рельсах, вижу их впервые, и впечатление такое, что они состоят из одних люков и дверец, и все они распахнуты настежь. Так-то удобно, снаряд в одну форточку влетел, в другую тут же вылетел! Сами танкисты, несмотря на ранний час уже на ногах, а что прорвали оборону, вышли на оперативный простор, надо развивать успех. И сквозь станцию на юго-восток стремится поток грузовых машин с солдатами в тентованных кузовах, мотопехота на марше.

Хрен с ними, немцами, что есть у нас?

Счетверенный зенитный пулемет на задней платформе и двадцатипятимиллиметровая зенитная же пушка на передней, прямо за паровозом. Надо посмотреть, только пустят ли меня туда, но если лежать, точно ничего не увидишь. Подтягиваюсь на руках по углу, встаю возле стенки, опираясь на здоровую левую ногу, и старясь уберечь от лишних движений больную правую. Проблема в том, что я никогда еще не делал больше двух-трех шагов, да и то, придерживаясь за стенки. Но стенки есть и здесь, а еще есть в изобилии костыли, вагон санитарный. Нелепо подскакивая, преодолеваю пару метров до ближайшего бесхозного костыля, подбираю, так, я на коне. Пробираюсь к тамбуру, подбирая по пути на всякий случай еще один костыль. Дважды меня едва не роняют разносящие воду страждущим и жаждущим санитары. Впереди четыре общих вагона, плюс три командирских, далеко но, ползти надо.

Добравшись до первого из командирских, присаживаюсь на край полки перевести дух, тут же проходящий санитар едва не наступает на вытянутую больную ногу и материт меня. Подбираю чей-то брошенный на полу военный пиджак подумав, накидываю на плечи, маловат немного, но сойдет, в тамбурах свежо, простудится недолго.

Выползаю, наконец, на платформу с пушкой, посижу здесь.

— Товарищ капитан, — подскакивает спокойно куривший сержант, и остальные пять бойцов, быстро поднявшись, вытягиваются передо мной, — расчет зенитного орудия…

— Вольно, сержант! — Не сразу соображаю я, что он так отреагировал, на мой мундир. В армии, как и везде, встречают по одежке. Молод только я для капитана, но трехдневная небритость и общая помятость сильно взрослят меня. — Курите, товарищи бойцы.

Те достают из рукавов заныканные самокрутки, рассаживаются вокруг зенитки, и осторожно поглядывая на меня, продолжают перекур, тихо переговариваясь. Зеваю с недосыпу, и аккуратно потягиваюсь, прислушиваясь к ощущениям, оглядываюсь, куда бы примостить здоровую половинку, пристраиваюсь на ящиках.

В поезде оживление, хотя еще очень рано, но пользуясь возможностью и свободным временем, санитары и врачи начинают разносить завтрак. Осматриваю вагоны словно первый раз, при утреннем свете все выглядит совсем не так, как ночью, гораздо рельефнее и страшнее. Это сколько же народу изломали и покалечили эти ублюдки, молодых, здоровых мужиков, которым только жить да работать, для себя, для семьи, для страны, в конце концов. А теперь добрая половина их уже инвалиды, а из тех, что выздоровеют и вернутся на фронт, многие ли доживут до Победы? Вот никогда не задерживался на таких вещах, убитых, раненых, всегда старался проскочить мимо, не вглядываясь. Это война, тут такое вокруг, на всех не наплачешься, а вижу я гораздо больше, чем дано нормальным людям.