Последний довод главковерха

— Огонь! — Пять веселых огоньков устремились в воздух, и описав крутую дугу зашлепали в грязь рядом с подбирающейся к гребню холма колонной немецкой пехоты. Даю поправку, мимо, но третья пачка идет верной дорогой. Два снарядика из пяти пропадают попусту, еще один высекает искру из каски подвернувшегося под горячую головку пехотинца, тот оглушенный падает на землю, рядом с ним опускаются еще двое, поймавшие снаряды плечом и поднятым коленом. При следующих очередях, срабатывает мощный солдатский инстинкт, пехотинцы бросаются на землю, только увеличивая площадь поражения, попасть в распластавшегося по поверхности земли солдата гораздо проще, чем в стоящего, с накрытой каской головой. Зенитка непрерывно посылает в небо все новые порции снарядов, множа жертвы среди немецкой пехоты. По команде офицера стремительно теряющие людей роты пытаются выйти из-под губительного огня, бросаясь к гребню холма, но появившихся на вершине шустриков встречают пули счетверенного пулемета. Несмотря на то, что дистанция велика, больше километра, они тоже собирают богатую жатву, атака немцев захлебывается, даже не начавшись. Еще десять минут сначала объединенных усилий зенитных аппаратов, а потом стреляющей вдогонку пушки, и только одинокие фигурки фашистов, разбегающиеся по всей ширине поля, уходят к догорающим на дороге остаткам механизированной колонны.

Отъезжая в предпоследней полуторке от горящих поездов, с вещмешком под задом и уже без капитанского пиджачка, думаю, как же так получается, что я ехал от войны, а приехал на войну. Война меня провожала, война меня догнала, вернее, встретила, война кругом, никуда от нее не деться. Доедем сегодня или завтра до госпиталя, совсем не такого тылового, как хотелось бы, и что? Да и доедем ли, где немецкие танки, ушедшие вперед, в наш тыл, пока я тормозил мотопехоту? Стоят и ждут меня вон за тем дальним леском, до которого я пока не дотягиваюсь верхним взглядом? А может, ждут, пока я доеду до места, устроюсь на законном койко-месте, и только после этого заедут в гости? Любят они это дело, если верить тому, что пишут и снимают о войне.

Через два дня мытарств, семнадцатого июля, наш передвижной госпиталь, наконец, добрался до места, и этим местом оказался город и станция Корсунь-Шевченковский. Название это меня сразу напрягло, смутно помнилось, что здесь случился какой-то котел, никаких подробностей ни по датам, ни по, тем более, номерам дивизий и армий, я не знал совершенно, но дела это не меняло никак, у меня просто чесались пятки дернуть отсюда. Все уверяли меня, что здесь глубокий тыл, и смеялись над моим беспокойством, моя репутация сверхзнатока осталась далеко на западе, среди моих воюющих товарищей, а создавать ее заново на новом месте у меня желания не было. День за днем я прислушивался к отрывочным сообщениям с фронта, и официальным, и передаваемым по испорченному солдатскому телефону, пытаясь создать собственное представление об истинном положении дел. Ничто не давало оснований для беспокойства, но я был уверен, что расслабляться нельзя, немецкие танки, передвигаясь по сто километров в сутки, за три дня могут сделать любой глубоко тыловой город прифронтовым, а то и находящимся в окружении.

Пока же ничего примечательного не происходило, я отлеживал бока и живот на госпитальной койке, гораздо более жесткой, чем мои повозочные перины, но идеально мягкой, если сравнивать с соломенным матрасом поезда. Питание было терпимым, а покой, до которого я наконец, дорвался, способствовал заживлению ран с экспресс скоростью, я уже уверенно бродил с костылем, и несмотря на все запреты врачей, постоянно торчал в госпитальном саду. В тот день, на пятый, после приезда в город, я тоже сидел под деревом на скамье, примостив рядом костыль, погода была прекрасная, но за эти несколько дней я успел отвыкнуть от страха перед немецкими самолетами, налетов на город не было совсем.

— Чего это чекисты здесь забыли? — Проворчал сидевший рядом парень с забинтованной головой.

Пришла беда, откуда не ждали, не танки, так эти меня догоняют, подумал я, сопроводив взглядом взошедших на крыльцо, и скрывшихся в дверях дух особистов. Не пуская ситуацию на самотек, пока нога и костыль несли меня в хозяйственный блок госпиталя, я проследил за ними верхним взглядом, худшие опасения полностью подтвердились, энкавэдэшники нашли начальника госпиталя и вместе с ним прошли в мою палату. Один из них там и остался, второй с врачом вышел в сад, и принялся опрашивать пожимающих плечами и разводящих руками раненых.

Я остановился перед дверью заместителя начальника госпиталя по хозяйственной части Фирова М. И., нащупал портсигар в кармане, после того, как я едва не потерял его вместе с вещмешком в вагоне поезда, я всегда носил его в кармане брюк, благо, я смог их снова носить после долгого перерыва. Часы же и так были у меня всегда с собой, и теперь я, вытащив их из кармана, зажал в кулаке, постучал в дверь и решительно рванул ее на себя.

— Разрешите, товарищ майор?