Последний этаж

— Умысла не было… Было три отягчающих вину обстоятельства, как это сейчас принято выражаться на языке юриспруденции.

— Какие?

— За рулем был в нетрезвом виде. С друзьями обмывали в загородном ресторане успешно сданную сессию.

— И еще?

— Вместо того, чтобы помочь пострадавшему и отвезти его срочно в больницу, все они струсили… За ними была милицейская погоня… — Светлана Петровна закрыла глаза ладонью и провела ей по лицу, словно стирая с него капли пота. — Теперь обо всем этом говорить уже поздно. Что случилось, того уже не поправить.

Бояринов достал из отворота записной книжки визитную карточку и подал ее Светлане Петровне.

— Буду рад, если хоть чем-нибудь смогу помочь вам. И вообще — звоните, Светлана Петровна. Своим дружеским откровением вы глубоко тронули меня. Если б я мог хоть чем-нибудь помочь вам в вашем горе.

— Спасибо, Леонид Максимович, буду рада видеть вас завтра в роли Тузенбаха. Когда-то, еще девчонкой, в этой роли я видела самого Стрельникова. А мама вместе с ним играла Ирину. Давно это было. По рассказам мамы, это было что-то божественное и великое! От Тузенбаха-Стрельникова, как она вспоминала позже, когда была уже тяжело больна, исходили незримые токи страдания, любви и благородства, когда он, стоя на крыльце барского дома, прощался с Ириной.

— Какой у вас ряд? — спросил Бояринов, когда Светлана Петровна замолкла.

— Третий. Это мой любимый ряд. Ваш главный администратор из-за любви к маме не забывает и меня. И я это ценю. Чудесный он человек. Так что, до встречи завтра. — Светлана Петровна вяло улыбнулась и протянула Бояринову свою тонкую маленькую ручку.

— Заранее начинаю волноваться. Тем более, на таком прекрасном фоне ваших воспоминаний. Стрельников… Это уже история. — Бояринов открыл дверь, но, словно что-то вспомнив, резко повернулся. — И, пожалуйста, помните: в конце августа, где-то не то двадцать пятого, не то двадцать шестого числах у нас будет премьера «Рассветов над Волгой». Пьеса молодого, пока еще неизвестного драматурга, но кое-кто из театральных критиков предсказывает, что он далеко пойдет.

Светлана Петровна, придерживая высокую дверь за массивную бронзовую ручку, стояла на пороге и, прищурившись, что-то подсчитывала в уме.

— В конце августа? — Взгляд ее упал на фотографию, висевшую у овального зеркала, мягко подсвеченную зажженным бра.

— К сожалению, не могу. В конце августа генерал, что руководит всеми колониями страны, в порядке исключения, разрешил мне внеочередное свидание с сыном. Я очень жду этой встречи. Мы будем целых три дня. Я так долго и с таким трудом добивалась этого разрешения.

Бояринов, уже стоя за порогом на лестничной площадке, прижал ладони к груди.

— Спасибо вам, Светлана Петровна, за нашу дружескую беседу. Считайте, что Леонид Бояринов ваш искренний и верный друг.

Спускаясь на лифте, Бояринов только теперь вспомнил о цели своего визита к дочери покойной актрисы Жемчужиной. Печальный рассказ матери о своем неутешном горе, о несчастной судьбе ее младшего сына на какое-то время накатился тяжелой холодной волной на все его азартные хлопоты в поисках косы, которая последние три недели не давала ему покоя.

И тут же вспомнились первые строки романа «Анна Каренина», за чтение которого Бояринова принимался уже третий раз, и всякий раз, с годами, открывал для себя все новые и новые кладези мыслей и откровений. Уже в начальной фразе романа великий художник и мудрец сумел обобщить многовековой опыт человеческой жизни и, как сгусток, спрессовать его в формуле, выраженной в простых словах. Эти слова Бояринов помнил наизусть. Закрыв за собой дверь лифта, он нашептывал их про себя: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по своему». Вот она, семья… Вот вам толстовский пример. Сама Светлана Петровна — известный искусствовед, специалист по античному периоду; дочь замужем за дипломатом и, как видно, устроилась в жизни благополучно; старший сын — кандидат наук, пишет докторскую диссертацию, фанатично преданный своему делу океанолог; а младший — за колючей проволокой, опозоренный, лишенный самого дорогого в жизни — свободы, оторван от семьи, от друзей, от родного города… И на многие годы. Каково это сердцу матери?..

Бояринов переулком вышел на Арбат, который в этот час и в этот день — суббота — был особенно оживленным, разноликий и разноязыкий поток прохожих в цветных одеждах напоминал собой калейдоскоп, в котором разноцветные кристаллы потеряли свой четкий симметричный рисунок и напоминали собой хаос цвета и перемещений. В глазах стояла фотография младшего сына Светланы Петровны, его печальная виноватая улыбка, в которой теперь Бояринову просматривалась печать необратимого трагического рока.