Последний этаж

Бояринов смотрел на яркие крупные яблоки, кивал головой, а сам думал о другом. Из головы не выходил Насонов. Он никогда не видел этого известного в стране художника, хотя иллюстрации с его картин не раз встречались ему в «Огоньке» и в других столичных журналах. Но уже по одним словам Елены Деомидовны, в его воображении четко представился образ умирающего старца с ликом святого, изображения которых он не раз видел на иконах и на церковных фресках. А репродукция «Сикстинской мадонны», стоявшая в изголовье старого художника, как-то особо завершала трагедийность судьбы уходящего из жизни мастера в искусстве и несчастного отца семейства.

— Да-а, Елена Деомидовна, — протянул Бояринов, — мало веселья в вашем доме.

Разрезав ножом самое крупное и румяное яблоко, Елена Деомидовна положила дольки на блюдце перед Бояриновым.

— Безродным, вроде меня, здесь легче. Навестят друзья — и у меня на душе солнышко; поздравят с праздником или с днем рождения кто помнит, — от радости я уже на седьмом небе. А вот тем, кого сюда заперли родные детки, им здесь гораздо труднее. Ты вот встретился бы с Кораблиновым, зайди к нему, он на нашем этаже, в сто седьмой комнате. Спроси его — сколько раз за шесть лет пребывания здесь его навестили родные доченьки? А ведь их у него трое. Всем дал высшее образование. Двое окончили ГИТИС, старшая — Московский Университет. У меня хранится снимок, когда его дочерям было — старшей пять лет, а самой младшей — третьей — годик. Старшие дочки у него сидят на плечах, а младшую, всю в лентах и бантах, он держит на руках. И все это где-то на даче, на фоне цветущей сирени… Все четверо улыбаются, счастливые, до бесконечности родные. Я не могла раньше без слез восторга смотреть на эту фотографию. Счастливый отец, сияет, как солнышко! Эту фотографию Николай Самсонович подарил мне, когда мы перед войной снимались с ним в фильме «Черное солнце». Я тогда была еще молодой… Ты видел этот фильм?

— Не видел, но слышал, что фильм этот до войны шел с большим успехом. Правда, тогда меня еще не было на свете.

Елена Деомидовна отодвинула вазу с яблоками, положила на стол вытянутые руки и, глядя в упор на Бояринова, просительно склонила голову.

— И все-таки, Ленечка, я хочу слышать четвертую причину твоего визита. Да прости женщине любопытство. Ты же сказал, что их тринадцать?

Бояринов достал из папки альманах и положил его на стол.

— Очень жаль, что когда мы собирали очерки воспоминаний — вы, Елена Деомидовна, были в больнице. Врачи, с которыми разговаривал наш завлит, категорически запретили нам в то время обращаться к вам с этой просьбой. У вас тогда был гипертонический криз, и вам был строго предписан полный покой. А поэтому, к великому сожалению, вашей статьи в этом альманахе нет.

Елена Деомидовна раскрыла книгу, на титульном листе которой каллиграфическим почерком было написано: «Дорогой Елене Деомидовне — прекрасному человеку и талантливой актрисе, чье имя навсегда вписалось в историю нашего родного театра. От редактора и составителя». Ниже стояли подписи Бояринова и Терновского.

В первую минуту Елена Деомидовна никак не могла понять: что это за книга, кто ее написал и почему такой автограф на титульном листе, и, только пробежав глазами оглавление, где каждое имя ей было до боли знакомо, Волжанская закрыла книгу и прижала ее к груди.

— Да, жаль, что из-за болезни я выпала из этой компании. Что ж, Ленечка, спасибо, что не забыл и про меня, прочитаю с удовольствием. — Встав из-за стола, Волжанская подошла к Бояринову и, дождавшись, когда тот склонит голову, по-матерински поцеловала его в лоб. — Это для меня дорогой подарок.

— Ваше имя в очерках встречается много раз. Вас помнят, и помнят нежно.

— А есть такие, что ругают? — с наигранной настороженностью спросила Елена Деомидовна, в душе уверенная, что друзья по сцене и по жизни плохого о ней сказать не могут.

— За что же вас можно ругать?

— Кому как. Ведь когда-то в театре и у меня были недруги. А впрочем, разве может жить слава без хулы? — Лукаво улыбнувшись, Елена Деомидовна подняла кисть руки Бояринова и загнула на ней больной палец. — Ну, а теперь — что скажет нам вот этот мальчик-пальчик?

Бояринов прошел по комнате, достал из кармана пачку сигарет, но, взглянув на Елену Деомидовну и не прочитав на ее лице разрешения закурить, положил сигарету в карман. Лицо его было строгим, взгляд сосредоточенным. Он подходил к главному, во имя чего приехал к старой актрисе в этот невеселый дом. Волновался. В эту минуту был забыт умирающий Насонов, в изголовье которого стояла «Сикстинская мадонна», забыт Кораблинов и совет Елены Деомидовны зайти к нему… Только теперь он увидел за легкой кисейной вуалью шторы стоящие на застекленных подставках две фотографии с дарственными надписями: с одной из них на него смотрела молодая Жемчужина, портрет которой он несколько дней назад видел у ее дочери. Бояринов взял в руки фотографию и прочитал надпись: «Милой Аленушке — от Натали. С преклонением и любовью».