Последний этаж

Когда-то студенткой института я слушала лекции по философии известного московского ученого. В одной из них он очень подробно и глубоко анализировал две категории в диалектике развития природы и общества: «необходимость» и «случайность». И вот сегодня, прогуливаясь после завтрака по берегу моря и раздумывая — в каком золотом ларце лежит наша первая с тобой встреча — в ларце «случайности» или в ларце «необходимости»: теперь я по-настоящему, на своей судьбе, ощутила то, о чем много лет назад вещал с кафедры профессор. Необходимость — это неразрывная цепь случайностей. Но хорошо, когда звенья этой цепи сцепляются правильно и счастливо и выводят человека на светлую дорогу. Но ведь бывает и по другому. Бывает, что в цепи случайностей попадается гнилое звено, и вся цепь под напором энергии жизни — рвется. Не все же, кто сейчас находятся в тюрьмах или колониях, с рождения отмечены печатью проклятия, как об этом вещает теория итальянского философа Ломбразо.

Мне становится страшно, когда я только подумаю, что Таня Петрова (Лисогорова) вместо театрального училища вдруг поступила бы до войны в другой институт. Даже если бы поступила в ГИТИС, но не оставила на телеграфе свой кошелек с деньгами — зачем бы ей продавать свою косу в театр, в котором ты сейчас работаешь? Ну, а если уж приспичило такое, то она могла продать свою косу в другой театр или просто в парикмахерскую. А если бы в тот счастливый для меня день, когда Таня, обливаясь слезами, перешагнула порог служебного входа в ваш театр, моя бабушка была бы в отпуске — и косу ее срезала другая парикмахерша? Тогда какие бы ветры занесли тебя ко мне на Якиманку? И все-таки… Верующий человек сказал бы на моем месте: «Бог есть!..» Судьба распорядилась так, чтобы ты перешагнул порог моего дома и посмотрел своими глубокими и печальными глазами в мои глаза. И увидел в них мою душу.

Еще раз порадую тебя: свои диссертационные дела твой «академик» завершил. Вычитку и сверку сделаю в Москве. Красиво на этот счет изрекли древние римляне: «Finis coronat opus». — Конец венчает дело. Хотя по душе мне ближе наша «расейская» формула: «Кончил дело — гуляй смело». В этой веками проверенной пословице нет вычурной помпезности древней Эллады, зато удаль Есенинская с широтой Шаляпинской натуры так и хлещет из этой пословицы. «Хлещет» — какой сильный и точный глагол россиян.

Дорогой Леон! Теперь-то, после того, как я стала Бояриновой, ты, наконец, убедился, что мой славянский дух, круто замешанный на твоем характере, не только укротил во мне знойную кровь моих предков с подножья горы Арарат, но и как приток из родниковых вод влился в наш единый ток крови шириной с Волгу.

Люблю я тебя, мой хороший! Очень люблю!.. Часто вспоминаю, как однажды в августе, когда мы вернулись с дачи, ты купал меня в ванной, как малое дитя, и при этом причмокивая языком и сокрушенно вздыхая (ведь ты артист, и хороший артист), говорил: «Почему я не Микеланджело?!. Я бы вылепил с тебя такую гармонию линий и форм!.. Такую…» А вот какую — ты так и не сказал.

Фотография, на которой ты несешь меня на руках по берегу Истры, стоит передо мной на письменном столе.

С тобой мои молитвы. Твоя Магда.

Глава четырнадцатая

Еще вчера вечером Татьяна Сергеевна звонила из Загорска в гараж театра и просила дежурного прислать за ней машину в час дня к редакции газета «Известия». Времени было половина второго, а темно-вишневой «Волги» в условленном месте все не было. Она уже начала волноваться: уж не забыли ли о ней в суматохе сборов на зарубежные гастроли? По опыту прошлых лет она знала: как только определялся состав труппы, утвержденной для поездки за рубеж — так в театре начиналось столпотворение.

Татьяна Сергеевна даже пожалела, что за последние четыре дня, проживая на даче у старых знакомых, она ни разу не проехала в Загорск и не позвонила с почты в театр.

Увидев через дорогу будку телефона-автомата, она хотела позвонить в гараж, но в сумочке, как на грех, не нашлось ни одной монеты. «Пойду в Дом актера, позвоню оттуда», — решила Татьяна Сергеевна. Перейдя пешеходную дорожку, она услышала за своей спиной знакомый старческий голос:

— Здравствуйте, Татьяна Сергеевна.

Татьяна Сергеевна повернулась на голос, и… сердце ее даже защемило. Словно незримое облако еще не распахнувшейся беды наплыло на нее. Никогда она не видела лицо Серафима Христофоровича таким болезненным и немощно-старым. В правой руке он держал маленький букетик незабудок.

— Чем вы так опечалены? — спросила Татьяна Сергеевна. Видя, как дрогнули серые губы Серафима Христофоровича, который хо тел что-то сказать, но горловые спазмы перехватили его голос, она поняла, что в жизни этого всеми уважаемого в театре человека случилась беда.

— Уж не заболели ли?

— А вы что, ничего не знаете? — дрогнувшим голосом произнес старый архивариус.

— Нет… А что?.. — Вопрос Татьяны Сергеевны прозвучал испуганно, словно через несколько секунд она узнает такое, что резанет ее по сердцу.

— И не читали вчерашней «Правды»?