Последний фаворит (Екатерина II и Зубов)

Преждевременная испорченность и извращенность сквозила, несмотря на усиленно наивный и ребячливый тон, какой усвоил себе этот маленький актер. Екатерина видела все. Но ее забавляло в ребенке и проявление ранних страстей, рафинированная чувственность, свойственная старинным расам, и способность мальчика твердо вести внушенную ему роль.

Сама актриса по натуре, она ценила дарование, где бы и в чем оно ни проявлялось.

Сначала князек пел ей слабым, но верным и приятным голоском народные двусмысленные песенки своей родины и соблазнительные куплеты салонных романсов. При этом мимика и движения худенького тельца, полные наивного, бессознательного цинизма, поясняли недосказанный порою смысл стихов…

– Да ты прелесть что за обезьянка! – хохоча от души, крикнула ему Екатерина. – Я тебя каждый день буду ждать… Приходи, будем друзьями… Ну, теперь пой песню ваших голоштанников…

– Слушаю, ваше величество.

Мальчик взъерошил себе длинные завитые волосы, нахмурил брови и, подражая грубым народным голосам, старался побасистее запеть заказанную песню:

Ga ira! ga ira!..[19]

Резкий, зловещий припев прозвучал в покоях самодержавных государей Севера каким-то тайным предзнаменованием…

Даже слабый голосок ребенка получил особую звучность и выразительность, как будто князек перенесся к той минуте, когда впервые прозвучала эта боевая песня в его розовых, сквозящих аристократических ушах и врезалась там навсегда.

Дальше полились слова, звучит вызывающий, зловещий напев…

Величавый, лет сорока, человек в роскошном французском кафтане и кружевном жабо, очень моложавый на вид, показался на пороге комнаты, дверь которой раскрылась без предварительного доклада, согласно данному заранее приказанию императрицы.

Императрица Мария Федоровна

Вошедший сделал большие глаза, услышав мятежный напев в таком неподходящем месте, но сейчас же овладел собой и низким поклоном приветствовал хозяйку, которая протянула ему радостно обе руки.

– Входите, входите, милый Шуазель. Я вас жду. А пока от скуки забавлялась этим очаровательным парижанином… Садитесь. Сюда, ближе. Поболтаем… Его я сейчас отпущу. Ступай, мой князек. Кланяйся своей мама и своему папа и скажи, что я приказала приводить тебя каждый день, с утра, когда сам пожелаешь. Мы тут будем петь, играть… У меня найдется немного игрушек… Словом, думаю, тебе не будет очень скучно со старухой-бабушкой… А?

– Я буду счастлив, ваше величество… Мама сказала, ваше величество…

– Не величай меня, дитя. Зови просто бабушкой, как звали мои родные внуки, когда были такими, как ты, и тоже каждый день прибегали сюда возиться, «помогать» мне в моих работах, для чего проливали чернила и путали исписанные листки. Ты гораздо благовоспитаннее моих великих князей, как я вижу… И мы с тобой поладим… Целуй меня и ступай…

– Кланяюсь вам, бабушка, ваше величество… Я порадую папу и маму, бабушка, ваше величество. – Вдруг, состроив печальную рожицу, сказал князек, вспомнив, что ему было поручено из дому: – Папа сегодня был очень сердит. Пришли разные люди с бумажками… Требовали денег… А у папы ни одного су… А мама плакала, что завтра на приеме у вас, бабушка, ваше величество, ей придется быть в старом туалете… Никто не хочет шить нового без денег… И они приказали не говорить этого вам, бабушка, ваше величество… Но мне жаль моих милых папа и мама, – совсем плаксиво запричитал мальчик. – И я сказал… Потому что все говорят, ваше величество, бабушка, очень добры и помогаете в несчастии честным людям… И Бог за это посылает вам много денег и войска, бабушка, ваше величество… Только не надо говорить папе, что я все это говорил вам!.. – бойко отрапортовал свой урок мальчик и смотрит на «бабушку».

Екатерина, заливаясь веселым смехом, только делала знаки Шуазелю де Гуфье, который тоже улыбался, но далеко не так весело, как Екатерина.

– Ну, хорошо. Молодец. Ничего не забыл. Скажи папе и маме, что ты мне ничего не говорил. Но я сама помню и постараюсь позаботиться о карманных деньгах твоего папы и о туалетах мамы… Иди, милая обезьянка. Завтра жду!..

Поцеловав пылающее от волнения и удовольствия личико мальчика, она столкнула его с колен, куда он как-то незаметно взобрался и прижался к высокой, еще упругой груди названой бабушки.

Мальчик отвесил придворный церемонный поклон, другой, вдруг поскользнулся на паркете, потерял равновесие и, стараясь не упасть, сделал напряжение всем телом. В ту же минуту послышался не совсем принятый в обществе звук. Мальчик окончательно сконфузился и кинулся к дверям.

– Стой, стой… Ничего, не стыдись… Все, что естественно, в том нет греха…

Но мальчик уже скрылся за дверью.

– Это прямо умора. Все-таки малышу пришлось издать хотя бы один натуральный звук – против воли! – хохоча проговорила Екатерина.

Гость, покинув свой чопорный, светский вид, тоже не выдержал и громко стал хохотать:

– Ваше величество, вы… вы обаятельны… Вы неподражаемы! Вы Цирцея…