Последний фаворит

– Ах, ваше величество, при чем тут моя печень! Я душу свою готов положить за мою государыню, а мне о печени говорят. Я совсем не про кантон – про другое. Свеженькое нынче узнал… Слыхали, что у нашего «будды» есть в Париже братец, ему полное несходство, хоть и единокровные и единоутробные… Генерал от санкюлотских шаек и ярый якобинец сей брат… И между ними горячая переписка идет… Долго ль до греха?.. Да я не о себе. О моей государыне, о…

– Ха-ха-ха! Так вот что! Благодарствуй, милый друг. Меня бережешь! Спи спокойно. Кому я нужна, мертвая? Только митрополиту, гляди. Подарок получил бы за отпеванье… Да сыну моему, не в обиду сказано… А боле никому… Все же благодарствую за опеку и охрану… Все ли?

– Нет, еще есть. Но вижу, в добром настроении состоите. На потом уж отложу… Не портить бы такой веселости.

– Когда зла буду, тогда и подвезешь, друг мой. Ладно. И на том мирюсь. А теперь иди сюда… И мы помиримся с тобой…

* * *

Когда Зубов собирался уйти к себе, Екатерина остановила его снова:

– Постой. Теперь не скажешь ли то, что ранее не договорил? Занятно мне. Знаешь, любопытна до смерти я ныне стала…

– Могу ли не сказать? Да и дело само наружу просится… Наставник тот превосходный – «будда» эта самая и в иную политику ныне пустилась, уж не пойму, на что глядя, я. Принялся авансы в Гатчину закидывать…

– Что? Что? – потемнев и подымаясь даже с кушетки, переспросила Екатерина. – В Гатчину? Какие авансы? В чем?

– Миротворец, вишь, всесветный сказался в пройдохе швейцарском… Мирить отца с сыновьями задумал… Против вашего величества их поднять задумал. Откуда ветер подул, сказать не умею. А что правду вам доношу – Бог порука… И еще надо сказать…

– Постой… постой… Их, внуков? С Павлом… Не понимаешь почему? А я понимаю. Хворала я… всем заботы и припали в царстве хозяйничать… Готовить себе куски да пирожки. Врут, не будет того! Завещание готово. За верными руками лежит. Да манифест подписанный… Суворову и Румянцеву поручу его, когда почувствую… Когда пора придет… А пока, хвала Господу, не собираюсь наследства никому оставлять – ни сыну, ни внуку… Так вон куды господин философ метнул! На двух свадьбах пировать хочет, да и прежней не оставит… Хитро… Не по-философски. По-купечески, скорее. Недаром у них там торгаши все отъявленные… Добро. Я узнаю. Молчи пока! Я сама внука спрошу… Не бойся, тебя не выдам. Молчи… Всё сама узнаю. С Богом, пока. Захара только позвони.

Захар явился и стал, ожидая приказаний, у дверей. Екатерина, размашисто шагая, засучивая рукава, ходила по комнате и бормотала про себя:

– Куда забираться стали, верхогляды проклятые! Канальи, прохвосты! Бродяги, медвежатники! Я им задам! Я им покажу!

Захар осторожно кашлянул.

– Александра Павловича попроси сейчас же ко мне! – даже не оглянувшись на камердинера, приказала императрица и продолжала мерить шагами просторный, светлый покой.

Обеспокоенный тем, что его в необычное время и так срочно зовут к императрице, великий князь Александр торопливо сменил домашний китель на парадный мундир и, запыхавшись от быстрого перехода, спуска и подъема по дворцовым лестницам, появился в покое Екатерины.

– Саша, милый, иди, иди сюда! – совершенно спокойно и ласково встретила его бабушка.

Они обменялись обычной лаской: внук поцеловал руку, она его в глаза.

– Ну, садись сюда. Надо нам потолковать с тобой. Боже! Я как-то не замечала, какой большой ты вырос! Совсем мужчина… И красавец на загляденье… То-то мои некоторые фрейлины стали так задумчивы, вздыхают, бледнеют и часто являются на дежурство совсем не в свой черед… О, ты далеко пойдешь, мой свет… Не стыдись. Я же твоя бабушка… Ближе садись… Тут, на скамеечке, у ног. Помнишь, как в прежние годы, когда ты с Костей приходил каждый день и мы так весело, бывало, играем и в жмурки, и в лошадки, и в жгуты… А потом вы сядете у моих ног… И я вам сказки складываю. Поди, не забыл.

Смущение слегка стало заливать краской бледное, женственно-красивое лицо шестнадцатилетнего юноши, рослого не по летам, но тонкого и стройного, как пальмочка. Он, очевидно, ожидал совершенно иного приема и как будто чувствовал за собою что-то, не дающее ему права на эти ласки, на эти милые воспоминания. Заметила это и бабушка, но не подала виду. Только спросила:

– Что же ты молчишь нонче? Здоров ли?

– Немножко нездоровится, бабуня, – обрадовавшись подсказанному предлогу, солгал внук и даже не поморщился при этом. – Голова что-то… Вот уж дня два. И нынче этот прием… Шум, люди…

– А ты любишь тишину, покой. Я заметила. Спасибо твоему наставнику. Он сумел пробудить в тебе любовь к природе и к иным хорошим, серьезным вещам, помимо дворского блеска и суеты… Надо чести его приписать… Жаль будет отпустить теперь его. – Говорит, а сама пристально вглядывается в лицо внуку.

Тот сразу встрепенулся.

– Как расстаться, ваше величество? Разве?