Последний год Достоевского

Речь появилась в «Московских ведомостях» 13 июня; инициатива в данном случае исходила не от автора. Даже 8 июня, то есть в день произнесения Речи, он ещё не знает, какому печатному органу отдать предпочтение. На «статью» (так именует он Речь) имелись три претендента: Юрьев («Русская мысль»), Суворин («Новое время») и Катков. Но Юрьев, не предвидевший чуда, вёл себя уклончиво, и раздражённый Достоевский «почти пообещал» статью Каткову – предположительно для журнала: она должна была заполнить вынужденную паузу в публикации «Карамазовых».

Возникает вопрос: когда и при каких обстоятельствах произошла передача текста?

9 июня О. А. Новикова посылает в гостиницу «Лоскутная» следующую записку:

«Вчерашний день, благодаря вам, действительно велик! Но вашей гениальной речи не подобает появиться в Чухонских Афинах; Катков будет счастлив напечатать её на каких угодно условиях, в этом не сомневаюсь… Я могу ему телеграфировать. Если согласны, я была бы рада ехать с Вами; нас примут с распростёртыми объятиями…»[866]

Катков, «возвративший билет», находился на даче: телеграфировать предполагалось именно туда.

Неясно, явилась ли сестра генерала А. Киреева посредником при передаче текста Каткову или же Пушкинская речь попала к нему через другие руки. Во всяком случае, 9 июня Достоевский на даче у Каткова не был. Вечером этого дня он говорит Поливановой, что Речь «взяли» у него «сегодня в 2 ч. в редакцию “Московских ведомостей”»[867].

«Взяли» – то есть кто-то из сотрудников редакции (или та же Новикова) явился за Речью лично.

Затем текст был срочно отправлен Каткову и получил его «добро». Это явствует из записки секретаря редакции «Московских ведомостей» К. А. Иславина:

Редакция. Понедельник 1/2 4-го ночи

Милостивый государь Фёдор Михайлович!

Посылаю Вам только что полученную мною телеграмму, из которой Вы увидите, что речь Ваша принята с удовольствием. Радуюсь, что это дело нам удалось, и пользуюсь случаем выразить Вам чувства моего к Вам искреннего уважения и готовности к услугам.

К. Иславин

На конверте: «Его Высокоблагородию Фёдору Михайловичу Достоевскому в Лоскутную Гостиницу № 33 от К. А. Иславина»[868].

Записка, без сомнения, написана в ночь с 9-го на 10 июня. Упомянутая в ней телеграмма Каткова неизвестна: она, очевидно, не сохранилась. Речь «принята с удовольствием»: Каткову ничего не оставалось, как выразить именно это чувство – может быть, не вполне искреннее (вспомним: «Какое же это событие!»).

«Радуюсь, что это дело нам удалось», – пишет Иславин. Звучит несколько странно. Кому – «нам»? Может быть, троим: Достоевскому, Иславину и Новиковой, которая и взяла на себя труд отвезти Речь Каткову на дачу? Из фразы Иславина как будто следует, что не все участники «дела» были абсолютно уверены в его успехе.

Достоевский ответил Иславину утром 10 июня – уже с Николаевского вокзала. Он благодарит за добрые вести и просит напечатать Речь как можно скорее. Теперь он желает, чтобы Речь явилась непременно в газете – по свежим следам событий (может быть, исполнение этого условия и имел в виду Иславин, говоря об успехе «дела»).

Он просит прислать ему в Старую Руссу корректуры для просмотра. «Поправок от Редакции (т. е. в смысле и содержании) убедительнейше прошу не делать»[869], – оговорка свидетельствует о том, что, несмотря на заявленное Катковым «удовольствие», автор не исключает редакторских сюрпризов.

11 июня, в день своего возвращения в Старую Руссу, Достоевский получает следующую телеграмму:

Подана 11-го 9 ч. 30 м. пополудни

Корректуры не было возможности отослать сегодня. К. (то есть Катков. – И.В.) сам держал корректуру. Никаких перемен. Желает поместить завтрашнем номере без Вашей корректуры. Весь интерес немедленном появлении. Всю ночь будем ожидать Вашего согласия. Ответ уплачен.

Иславин[870]

Достоевский телеграфирует согласие. И на следующий день (уже в письме) просит Иславина выслать ему рукопись Речи и номер газеты, где она будет напечатана.

Проходит неделя, Речь давно опубликована, а из Москвы – ни ответа, ни привета. Достоевский, у которого подобные небрежности всегда вызывали острую подозрительность (не поступают ли с ним так преднамеренно, чтобы он «не забывался»?), пишет Иславину довольно резкое письмо. По пунктам исчислив свои необременительные просьбы, он замечает, что ни одна из них «не была уважена».

«Между тем время уходит, – пишет Достоевский. – Листки надо послать в Петербург (для публикации в «Дневнике писателя». – И.В.). В них есть места, не напечатанные в Московских Ведомостях. Вспомните, что это литературная собственность, и пропасть она не должна».