Последний год

Но самое страшное все же, что трудно стало с императрицей. Она так гневается по поводу беспорядков в Петрограде, что, слушая ее, он готов провалиться сквозь землю. Он заверил ее, что меры будут приняты, что за безделье он выгонит и того и этого и призовет к делу новых решительных людей. Но, возвратись в Петроград, он ровно ничего сделать не мог — того выгнать нельзя, потому что у него какое-то родство с женой великого князя, а этого нельзя еще почему-то… А новых решительных людей нет. Последние дни, сидя в своем огромном сумрачном кабинете, он мучился в дикой тоске. Сколько было всяких планов для самого себя! Купить богатое имение под Черниговом и землю в Крыму рядом с царской Ливадией, жить, ничего не делая. Где те деньги, что приснились ему? Протопопов шептал: Манус, Манус, миллионы. Где он, этот Манус? Сам Протопопов последнее время на глаза не кажется. Ему-то что? У него, говорят, миллионы! А может, именно он и нашептал царице? Он же спит и видит кресло премьера. Он еще стал бояться, что его убьют. Однажды в протопоповской сводке прочитал про какого-то маньяка, собиравшегося убить Распутина и его. Теперь даже в поездках в Царское Село его сопровождал агент охранки — молчаливый верзила по фамилии Могильников, которого он тоже боялся, хотя называл его Петенька и после каждой поездки одаривал пятеркой…

Сегодня ему почему-то еще страшнее, чем всегда. Он предстанет сейчас перед самим батюшкой-царем. Зачем он позвал?.. Прижимая к животу портфель с бумагами, Штюрмер смотрел на проносившиеся мимо голые деревья. И вдруг подумал: «А может, я сейчас получу отставку? Господи, так, может, и лучше? Только бы без позора…»

Во время позавчерашней аудиенции он сам сказал царице: пора бы мне, ваше величество, на покой. Но она его мольбы во гневе, кажется, не расслышала…

Его взгляд упирается в массивный, коротко подстриженный затылок охранника Могильникова, который безостановочно вертит головой туда-сюда: высматривает служивый, нет ли какой опасности по дороге. Автомобиль ревет, мчится, вздымая грязь, приятно пружинит кожаное сиденье. Впереди Царское Село, дворец, там его ждет царь. Сердитый, не сердитый, а царь. И ждет его. Не каждому дано вот так, в автомобиле, мчаться к его императорскому величеству!.. Да и сам он, если подумать, второе лицо в империи. Что бы там монарх ни придумал, а делать-то ему, премьеру России. Пусть изощряется Парк, придет час, скрутим и его. Протопопов заверил Парк у него иод стеклышком. Скрутим, черт бы вас всех побрал! Григория на вас напустим — получите по шее от самой императрицы…

К нему возвращается упоение властью, собственной значимостью, принадлежностью к истории России. Когда его охватывает это самозабвенное ощущение своего величия и высокой предназначенности, все минуту назад тоскливо-трудное и непосильное кажется ему уже случайным стечением обстоятельств, устранить которые нетрудно, надо только призвать к порядку всех этих умников. А еще лучше выгнать их к чертовой матери и набрать людей надежных, готовых живот положить за отечество…