Последний год

И это премьер-министр великой России! Борис Владимирович Штюрмер… Его называли самым случайным из всех случайных деятелей Российского государства. Это подтверждают его современники, которые имели возможность хорошо его знать. Министр финансов того времени Барк в письме, адресованном, очевидно, очень близкому ему человеку, писал: «…Ну а Штюрмер — это явление особое, хотя в наши дни и типичное, ибо уже не первый год в нашем отечестве государственные деятели подбираются по принципу: чем хуже, тем лучше. Столыпин — исключение и пото-му был убит. Внешний его вид — царь-государь из помпезной оперы. Но только если молчит. Говорят, он был отменным губернатором, но знаем мы с тобой, что такое наши губернаторы — см. Щедрина. Дураком его не назовешь, но и за умного не примешь. Но ведь бывают люди среднего ума, которые и не жалки, и не смешны, хорошо, честно работают. А этот — уникум, он и смешон, и жалок, и еще противен. Он умудряется в течение одного заседания правительства побывать непреклонно грозным, унылым как побитая баба и злым до потери всяческого представления о месте действия. У него довольно изворотливый ум, но он у него мелкий, не позволяющий ему понять самого себя, и оттого он, ничтоже сумняшеся, саму историю примеряет на себя как мундир. В делах он творит неописуемое. Однажды привозит из Царского Села указание в отношении земства и несет такую чушь, что мы все только переглядываемся. Я высказал сомнение в правильности указания, он взвился, заявил, что он мое мнение доложит в Царском Селе, и вопрос снял. А спустя три дня, снова съездив в Царское, опять поднимает вопрос о земстве и теперь говорит дело. А после заседания укоряет мне: зачем вы давеча так громогласно сказали свое мнение, сказали бы мне лично, и я был бы вам благодарен. Ты понимаешь, в чем дело? Он просто с первого раза не понял августейшего указания. А тут как-то открывает заседание и говорит — завтра у меня день ангела, давайте по этому случаю проведем заседание быстро и дружно, сделайте мне такой подарок. Хочешь смейся, хочешь плачь. Первый министр государства! Прошу любить и жаловать…»

А пока Штюрмер прибыл в Царское Село на аудиенцию к царю, полный решимости доказать ему свою преданность и способность выполнить все его предначертания.

Приема пришлось ждать более получаса. Он снова впал в уныние — ему казалось, что в ожидальне — этой комнате, обитой наглухо дубовыми панелями, его просто забыли… Наконец позвали. Он вошел и с беспокойством осмотрелся по сторонам — в краснодеревном кабинете царя никого не было. Штюрмер сделал еще шаг и увидел: монарх стоял у окна за гардиной и смотрел в парк.

Царь повернул голову, чуть кивнул и снова стал смотреть в окно. Штюрмер сделал к нему шаг и тоже стал смотреть. За окном ничего стоящего внимания не было — снова пошел дождь, и парк еле проглядывал в тумане. А царь все смотрел и смотрел. У Штюрмера больные ноги подрагивали в коленях. Он настойчиво стал повторять в уме слова: «Сядьте, ваше величество… Сядьте, ваше величество», — он верил в передачу мыслей на расстоянии…

И царь отошел наконец от окна и сел за стол. Штюрмер принял эту свою победу как доброе предзнаменование и, даже не дождавшись приглашения, тоже сел, поставив портфель возле бессильных ног.

— Как Протопопов? — опасно не поднимая глаз, спросил царь.

— В каком смысле, ваше величество? — осторожно спросил Штюрмер, глядя настороженно из глубоких глазниц в лицо царя, которое, как всегда, ничего не выражало.

— Он собирался навести порядок с продовольствием. И вы обещали. Где он, этот порядок? — не повышая голоса, спросил царь.

— Вы же знаете, ваше величество, все испортила Дума — впутала в это дело земства, и теперь каждая губерния свои законы пишет.

Царь глубоко, безысходно вздохнул. Подергал аксельбант за металлический наконечник и сдвинул с плеча погон. Поправил погон. И вдруг грудью навис над столом, уставился на Штюрмера потухшими голубыми глазами и спросил тихо, бессильно:

— Почему, Борис Владимирович, все так безобразно? Почему не стало порядка? Где верные люди, на которых триста лет опирался наш трон?

— Да, да, — поспешно ответил Штюрмер. — Где они? Я сам думаю про это.

— Мало думать, Борис Владимирович, — печально произнес царь. — Вы же власть, Борис Владимирович.

— Мы только слуги ваши, — сокрушенно опустив голову, сказал Штюрмер. Он не понимал, что своими верноподданническими словами как бы перекладывает па монарха ответственность за все.

— Вы власть, Борис Владимирович, — медленно и тихо повторил царь. — А власть должна, обязана властвовать. В столице вместо вас властвуют бунтовщики, проходимцы, выскочки, карьеристы, которым не дорога ни Россия, ни трон — ничто им не дорого. Ничто.

Резко поднятая голова Штюрмера точно вынырнула из бороды.

— Надо закрыть Думу, — быстро сказал он.

— Что это даст? — безнадежно произнес Николай. — Выгоним их из Таврического, они будут продолжать свое гнусное дело на улице.

Царь и его премьер молча сидели друг против друга, отягощенные заботой о сохранении государства от всяких посягательств.