Последний гвоздь

– Как видишь, нет сомнений в том, что его били. Вероятно, он лежал на полу и получал удары как ногами, так и руками.

– Орудия были?

– Сложно сказать. Здесь много кровяных подтеков, но они с той же вероятностью могли появиться от обуви со стальными носами. Однако действительно странно, что на предплечьях и голенях никаких следов нет.

– Почему странно?

– Сам посуди. Ты лежишь на земле, тебя пинают и бьют. Твои действия?

– Пытаюсь защититься.

– Вот именно. Сворачиваешься в позу эмбриона и уменьшаешься в размерах, насколько возможно, что в результате так или иначе всегда приводит к травмам как раз предплечий и голеней. Проблема для преступника в том, что следы заметны, если, как в изоляторе Хельсингера, заключенные там носят рубашки с коротким рукавом.

– То есть их было больше одного.

– Я бы сказал, минимум трое.

– Двое держали за руки и ноги, а третий бил ногами. – Картинки мелькали у него в мозгу словно мухи, не желавшие покидать падаль.

Возможно, это дело рук ожидавших суда остальных участников группы «Смайл». Они были чертовски заинтересованы в том, чтобы Теодор отказался свидетельствовать против них, и, судя по тому, что Фабиан видел в записях, где они до смерти избивали бездомных, похоже на их почерк. Правда, именно по этой причине, их должны были содержать в разных отделениях.

– Еще кое-что. – Коса показал пальцем. – Видишь, коричневые пятна тут, сверху? Им около двух недель, желтым и зеленым здесь внизу – около недели.

– То есть это происходило больше одного раза?

Коса кивнул.

– Все иссиня-черное в разных местах появилось всего четыре-пять дней назад.

Другими словами, это были практически систематические избиения. Все равно никто ничего не рассказал. Ни Коморовски, ни прокурор, ни надзиратели. Они что, не знали об этом или просто проворачивали большую операцию по сокрытию?

– Они что-нибудь говорили о том, как так получилось, что он смог повеситься? – продолжал Коса, перейдя к обследованию следов вокруг шеи Теодора.

– Да, по-видимому, он сумел открутить койку от стены и поставить ее на дыбы, так что смог обвязать веревку вокруг одной из верхних ножек.

– А сама веревка, что они о ней рассказали?

– Он порвал простыню на полоски и заплел их в косичку.

– Заплел? – Коса повернулся к Фабиану, который кивнул и пожал плечами. – Интересно, – пробормотал он и вернулся к осмотру, осторожно наклонив голову Теодора в сторону, чтобы детальнее изучить следы с помощью лупы. – Я бы удивился, если бы это оказались следы от косички из простыни. Все, что я могу сказать.

– Мне так сказали.

– Ясное дело. Чтобы быть абсолютно уверенным, мне нужно осмотреть эту косичку и проверить, соответствует ли она следам. Но на это лучше не надеяться.

– Это и правда видно через одну лупу?

– Поверь мне. Видно достаточно, а как раз о косичках я кое-что знаю. Допустим, все так и было. Что он порвал простыню на полоски и сплел их. Тогда он, вероятно, сплел косичку из трех полосок, которая никак бы не смогла удержать вес его тела. Это говорит о том, что он изготовил как минимум три такие косички, из которых, в свою очередь, сплел одну побольше, а она бы никогда не оставила подобный след. Как вариант, ему нужно было сплести девять полосок в одну косичку, которая в таком случае имела бы более гладкую поверхность. Но поскольку твой сын не был фанатом плетения, то такое видится мне совершенно неправдоподобным.

– Так что он использовал?

– Настоящую веревку или какой-то электрический провод. Что-то с достаточно гладкой поверхностью.

Обманули ли они его сознательно или просто сочинили какое-то более-менее вероятное объяснение, чтобы сказать хоть что-то и угодить ему? Он кричал и требовал от них ответов, так что, наверное, не так уж и странно, что в накаленной обстановке они сказали что-то совершенно не то.

Он повернулся к Косе, который стоял, наклонившись над головой Теодора, и отодвигал черные кудри в сторону, чтобы рассмотреть кожу головы. Эти непослушные кудри, которые всегда были отличительной чертой его сына, сколько бы Соня ни старалась пригладить их мокрой расческой, когда он был маленьким. Ничего не могло помешать им жить своей жизнью. Даже смерть.

Что-то отлетело и упало на белый кафельный пол. Что-то застрявшее в волосах у Теодора.

Он подошел и сел на корточки, чтобы ближе рассмотреть, и увидел кусочек краски размером со старую монету в двадцать пять эре. Подняв его пинцетом и положив в прозрачный пакет для улик, он стал рассматривать его на свету от одной из ламп для осмотра.

Кусочек был довольно толстым, шире миллиметра, и темно-зеленым, что само по себе вызывало вопросы. Камеру Теодора он не видел, но ему было сложно представить, что потолок или стены могли быть такими темными. Но где-то существовало помещение именно такого цвета. Помещение, в котором по какой-то причине находился Теодор.

Жужжание машинки для стрижки заставило его обернуться к Косе, который занимался тем, что сбривал кудри Теодора, и те бесшумно падали на пол. Он хотел попросить его перестать. Закричать «хватит». Что больше не хочет ничего знать. Что пусть оставит хотя бы кудри.