Последний иерофант. Роман начала века о его конце

Несколько минут он в прострации, уже за гранью отчаяния, распластанный, лежал на останках себе подобных. Взгляд его невольно шарил вокруг, по стенкам (или бортам?). Неожиданно обнаружился еще один иллюминатор, правда застекленный, и к тому же за ним была почти непроницаемая толща воды (плавучий морг, видимо, то ли слишком осел от тяжести груза, то ли накренился на бок), но, возможно, у Викентия Алексеевича появился еще один, может быть последний, шанс, и он пополз к иллюминатору, снова соскальзывая вниз трюма и снова уже с каким-то фатальным сизифовым фанатизмом, карабкаясь вверх. Высадить толстое двойное стекло даже боксерским кулаком не представлялось возможным, но ведь у Думанского имелся пистолет, и он принялся остервенело колотить по стеклу вороненой рукояткой, тщетно — оно само было прочнее металла. «Господи, помоги! — взмолился уже переставший верить в свои жалкие возможности правовед. — Если в этом сонмище адовом найдется тело Кесарева, то я пробью себе выход — в мундире оставались еще какие-то патроны… Заступи, Святый Георгие!» Труп искать не пришлось: лохмотья жандармского мундира с погонами ротмистра голубели рядом, выглядывая из-под других останков. В кармане, к счастью, оказалось еще три патрона! «Я рассажу этот иллюминатор вдребезги, раскрошу в пыль!!!» Не раздумывая, адвокат шарахнул в центр иллюминатора — из образовавшегося отверстия хлынула мощная струя воды. На все вполне хватило одного патрона. Это была последняя служба, которую сослужил добросовестному адвокату подарок «благодарного негоцианта», — напором струи пистолет выбило из рук и он канул на самое дно затапливаемой баржи. Адвокат и сам еле удержался на ногах.

Освеженный ледяной водой, Викентий Алексеевич мгновенно сообразил, что если не поторопится выплыть из страшного судна, то погибнет по собственной глупости, захлебнувшись в трюме-морге. Мертвому Кесареву подобная участь была бы безразлична, так что рассуждая здраво о спасении собственной жизни, адвокату теперь не приходилось даже задумываться о погребении этого проклятого тела.

Он подтянулся и готов был уже выплыть из зловещего судна в подводный полумрак, но что-то упорно мешало ему выскользнуть из открытого иллюминатора. Что бы это могло быть? Викентия Алексеевича опять охватил предательский панический страх: он знал, что долго без воздуха под водой не продержится. Оказалось, мертвый Кесарев, и Семенов с ним заодно, и здесь не желают отпускать правоведа: нога Думанского запуталась в пышном аксельбанте жандармского мундира. Он отчаянно, судорожно задергал ей и — о чудо! — мертвец все-таки протиснулся за адвокатом на прочном золоченом шнуре. Викентий Алексеевич даже перекрестился под водой: ему удался этот отчаянный поступок — вырваться наружу, пускай хоть в неизвестность водной стихии.

Неожиданно новым залогом спасения в мутной воде показалось нечто громоздкое, какое-то подобие кованой цистерны или… фургона?! Викентий Алексеевич, точно шестым чувством, узнал этот «фургон». «Господи! Да это же „телега печенега“! — ему вдруг вспомнилось меткое выражение одного из боевиков, убитого во время налета на Семеновском мосту. — Значит, я в Фонтанке. Рядом должна быть полынья или какая-нибудь прорубь. Так и есть!» Над затонувшей каретой был явный просвет во льду. Думанский подплыл к ней, смог без труда перерезать аксельбант о рваное железо и, избавившись от ставшего уже ненавистным трупа, оттолкнулся ногами от крыши и — слава Тебе Господи! — вынырнул на воздух. Интуиция не обманула его: он точно угадал место — рядом виднелись задранные вверх фермы Семеновского моста!

Еще не вполне осознавая, что выпутался наконец из чудовищной, казалось бы безвыходной, ситуации, он как мог обмыл лицо, а затем прилег на снег, чтобы отдышаться. Чувство легкости, почти невесомости, готовности взлететь в открывшееся взору бездонное небо было не сравнимо ни с чем, ни с каким испытанным прежде наслаждением.

Вдруг в стороне, возле берега, послышался какой-то грохот и скрежет, а по льду пошли трещины. Думанский вскочил на ноги и увидел, как затопленное зловещее судно-морг пошло ко дну. Он едва успел прочитать на борту надпись латиницей: «St. Valentin». Что-то зашевелилось на дне сознания, подсказывая Викентию Алексеевичу — где-то он уже слышал такое название, но мозг его за последние дни, даже часы, был просто истерзан, и в памяти иностранное словосочетание не прояснилось, оставшись не более чем именем католического святого.