Последний июль декабря

Все четверо забрались в посудину, оттолкнулись от берега. Река, вытянув из самой своей середины длинный и сильный язык волны, подцепила на него лодку и стремительно понесла. Рыбаки, Юля это поняла, никак не хотели плыть туда, куда несло течение, изо всех сил колошматя веслами тугую воду. Победила Нева. Лодка вдруг оказалась в центре странного тихого круга, аккуратно омываемого течением, крутнулась на месте и, перевернувшись, исчезла. Мгновенно и беззвучно. Ни всплеска, ни крика. Через секунду та же волна выбросила наружу горбатую пустышку, и она поплыла, неуклюже качаясь, словно и не лодка вовсе, а какое-то бесхозное бревно, направляющееся к морю.

– А люди, как же они? – заволновалась Юля. – Рыбаки ведь! Должны уметь плавать! Почему не выныривают?

Атакан – пришло короткое объяснение.

И тут же плоский круг, где только что произошла трагедия, стал наливаться багровым светом. Сильней, ярче, и вдруг – вспышка! Полыхнуло прямо по глазам. Больно, до слез!

Когда Юля проморгалась, картина внизу была совершенно иной. И день другим – солнечным, приветным, и вода – синей, ласковой. По реке шел пароход. Странный, будто игрушечный, с тремя трубами, плюющимися черной слюной дыма. Он весело разгонял по берегам воду и пушисто гудел, будто в его трюмах запечатали всех земных пчел. На палубе, загроможденной тюками, юный матросик драил казан. Пароходик поравнялся с деревянной пристанью, гуднул в знак приветствия. Матросик, узрев на берегу стайку девчат, замахал руками, и кораблик тут же приветственно подскочил на шкодливой волне. Парень стукнулся о тюк, перекатился через палубу и кулем свалился за борт. Тихо. Без единого булька. Суденышко посопело дальше, не заметив потери, лишь сбоку по ходу странно разошелся розовато-оранжевый круг.

Следующие картинки сменяли одна другую, как прокручиваемые взбесившейся кинокамерой: лодки, плоты, корабли проносились по реке, обязательно оставляя зловещей воронке чью-либо жизнь.

Берег голосил, оплакивая, малые дети цеплялись за подолы безутешных матерей.

Явился мост. Странный, призрачный. Не нынешний, однокрылый, даже не прошлый, многократно виденный на картинках. Иной. Вроде деревянный, с сучковатыми перилами и горбатой спиной.

Мост парил над рекой, не соединяя берегов. Неожиданно ближний его край вдруг начинал удлиняться, как стремительно вырастающее щупальце, когти горбылей намертво вцеплялись в берег. На мост радостно бежала ребятня, гикая и подгоняя друг друга, добегала до противоположного края, не подозревая, что там – конец, и оловянными солдатиками уходила в воду. Так же – без всплеска и крика.

После того, как последний пацан исчезал в воде, щупальце моста скукоживалось, втягиваясь обратно, а сам горбун, окутавшись багровым плотным туманом, исчезал, превратившись в невинную низкую тучку.

Едва отлетев от места рождения, туча проливалась мрачным дождем, испаряясь, а там, куда упали темные капли, закручивалась багровая воронка, из жерла которой вдруг с шипением вырвался коричневатый дымок и вошел прямо в висок.

Стало страшно. Даже жутко. Дико разболелась голова. Дым, заполонивший череп, отяжелел и теперь рвался наружу, мощными толчками пытаясь пробиться сквозь затылок. Кости трещали, расслаиваясь. Острые осколки впивались в мозг, протыкая его насквозь и буравя болью глаза. Комната заполнились гулом голосов: требовательных, раздраженных, злых. Вдруг шум разом оборвался, словно закрыли звуконепроницаемую дверь, и послышались спокойные тяжелые шаги.

* * *

Яков Вилимович вернулся с просеки.

За ее прокладкой к Большой Першпективной дороге он следил сам: не дай бог, повторится конфуз, как с самой Першпективой. Хотел Петр Алексеич проложить ее по линейке от Невы до Александро-Невского монастыря, поручил от реки вести дорогу пленным шведам, а от монастыря, понятно, монахам. И точку встречи наметили – Ерик безымянный. Кто напортачил – известно. Монахи против намеченного к Новгородскому тракту влево ушли, бражничали, видать, втихомолку, вот зенки-то и окосели. Спохватились поздно. Вышел у Першпективы загиб. Да такой неудачный, не выровнять. Петр Алексеич ух как разгневался, велел монахов прилюдно высечь. Высекли, несмотря на сан.

Воля царя на земле – воля Божья. Помазанник. Так что за строительством Литейной Першпективы надо пуще глаза глядеть, чтоб беды не вышло. Не его это дело – дорога, его – артиллерийское ведомство, а не присмотришь – себе дороже. Литейный-то двор разрастается, любо-дорого! Был один анбар, а теперь – и кузни поют, и слесарни визжат, и токарни шипят! Лафетни стучат, паяльни дымят – все во славу русского оружия!

Не поехал бы сегодня, так еще дня три возле слободы литейщиков канителились. Не хотят бабы со скарбом на новое место съезжать, и мужики гундят – в мастерские далеко ходить.