Последний июль декабря

И бородатый пес, снова с крылом вместо ноги, молча топтался рядом, равнодушно шевеля перьями.

– Почему?

– Захочешь понять – узнаешь. Как я узнала тебя.

– Разве мы знакомы?

– Конечно, только ты этого не помнишь.

– Кто вы?

– Прислушайся – поймешь.

Юля напряглась – еще недоумевая, не понимая, морщась от этого непонимания – и вдруг ощутила ласковое тепло, будто внутрь плеснули парным молоком, густым, сладким, даже во рту стало вкусно, аж захотелось причмокнуть от удовольствия. В груди счастливо захолонуло, словно пробился какой-то росточек. Предчувствие понимания. Или узнавания.

– Пойму?

Собака дернула поводок, подняла мордочку к небу, требовательно на что-то показывая.

– Светает? – суетливо спохватилась дама, мгновенно став старухой. – Прости, милый, бежим. Ему нельзя, чтобы свет… – объяснила Юле. Чуть виновато, намереваясь коснуться щеки, приблизилась лицом. – До встречи! – ускользающе тая в улыбке, отстранилась. – Нам пора. Ничего не бойся. Он вернется, а я всегда буду рядом.

– Кто вернется? – оторопела Юля, мгновенно, впрочем, сообразив, что речь – о Роме. И холодно обмерла, вспомнив, что незнакомка не может ничего знать, то есть говорит не ей и не о ней.

Обозналась?

Оглянулась: к кому обращены слова? Ни единого лица. И рядом – тоже.

Совершенно одна. Ровно посередине Университетской набережной. На перекрестке против угла Румянцевского сада. Проезжающие на безусловно зеленый машины удивленно сигналили тоненькой девчонке, застывшей вопросительным знаком в таком неудобном и опасном месте.

Академическое утро

Утро выдалось липким. Тело мгновенно обволоклось осклизлой паутиной, сковывающей движения и мешающей дышать. Руки, ноги, уши, лоб – все немедленно завоняло, как подпорченный продукт в отключенном холодильнике: касаться самого себя противно до тошноты. Сейчас бы под душ… И стоять под водой долго-долго, вечно, пока не смоется до самых костей эта исключительно мерзкая пакость. Только где его взять – душ? Горячей воды нет уже две недели, а сегодня и холодную отключили. Кран выдавил пару гнойно-желтых капель и сдох.

Если б еще не болела голова, этот мрак можно пережить, а так – канава. Сад все равно надо убирать. Комендантша вчера особо предупредила: в обед притащится какая-то важная экскурсия, все должно быть тип-топ.

Вот чего они так надрались? Вроде по поводу. Ли принес пиво. Не наше, привычное, а свое, китайское. Типа, отметить свой потрясающий успех – из Шанхая пришло официальное письмо: Ли Чунь Аню правительство поручает важную работу по росписи театрального занавеса для нового Дворца культуры. У Личуньки от восторга даже глаза прорезались.

Российским традициям за три года учебы Ли внял вполне, потому и проставился. Сам. Иначе бы заставлять пришлось. Короче, начали с китайского пива. Потом Гоген из уважения к успеху товарища принес водку, поскольку не знал, что уже начали с пива. Не выливать же. Как раз и пиво закончилось. В комнате – жара, аж до обморока, вышли на природу – в сад. У Вороны гулеванили подростки, пришлось шлепать к барону, там и трава пышнее: рабочие, что сад брили, этот кусок обошли – оставили напоследок, а потом приложились к портвешку и позабыли. Так и остался барон необкошенным.

Водка кончилась быстрее, чем пиво. Всего-то и успели выпить за талант барона, за его коней, за Аничков мост и за собственную гениальность. Все. На тост за Личуньку не хватило. За пивом послали Гогена, поскольку он и так виноват – заставил пить водку, а Гоген приволок хереса. Кто не знает: мешать пиво с водкой можно, но пить после этого вино, тем более с таким матерным именем… Гоген тоже знал, но забыл. Не убивать же. Ли изложил свой гениальный замысел росписи, а Славик орал, что это отрыжка коммунизма. Потом – с чего вдруг? – решили установить дежурство у барона, чтоб кто-нибудь не спер верхнюю лошадку – макет памятника Николаше. Спать бы раньше уйти, знал же – утром рано на работу, так парни не пустили: поможем, стучали пяткой в грудь, вместе уберем. Поверил. Придурок. Валяются, как бревна, на полу, перешагивать замучаешься. На его кровати – Славик, рядом какая-то голая телка. Откуда взялась? Не было девок! Или были?

* * *

Рома взял мешок для мусора, совок с метлой и потащился по загаженному саду. Друзья – хорошо, но, когда тебе с утра пахать, а им по хрен, – обидно. Одно утешает: работа – вот она, вышел из подъезда и уже на службе. И жилье свое, отдельное.

Восемь метров, окно. Ущербное, правда, потому что – подвал. Зимой вообще света белого не видать, зато сейчас трава колосится, даже занавески закрывать не надо.

Сначала-то он жил в общаге. Тут же, в соседнем доме. Койки в два яруса, кроме него – семь человек.

Соседи – три китайца, бурят Дима – это нижний ярус, а наверху под потолком – Рома и еще три парня с четвертого курса. Но эти трое тут и не жили почти, снимали, перебиваясь общагой лишь в моменты переездов с одной хаты на другую. Так что на втором этаже – он один. Никто на башку не свалится. Кайфовал недолго, обрыдло: жить впятером, хоть и рядом с Академией – не фиг ли сладко.