Последний император

Однажды я сушил во дворе выстиранную одежду и вдруг заметил приближающихся Да Ли, Сяо Жуя и еще кого-то из служащих тюрьмы. Постояв около клумбы, они распрощались друг с другом. Сяо Жуй пошел в моем направлении. Я хотел было поздороваться с ним, но он, даже не взглянув на меня, прошел мимо. Уменя невольно возникли подозрения: в чем дело? Неужели они решились на разрыв?

Вернувшись в камеру, я отыскал старые газеты, специально выбрал те, где были сообщения и статьи о принципе снисхождения в борьбе против "трех и пяти зол", и заново просмотрел их. В это время подошел Лао Ван и спросил:

— Ты что делаешь? Изучаешь борьбу против "трех и пяти зол"?

— Нет, больше не изучаю! — Я отложил газеты и набрался решимости. — Я вспомнил кое-что из прошлого. Раньше я не понимал того, что делал, а теперь увидел, что это настоящее преступление. Что если я напишу об этом? Как ты считаешь?

— Напиши! Конечно, напиши! — Понизив голос, он добавил: — Опять же, в руках правительства достаточно сведений о нас. Все-таки лучше рассказать об этом самому.

И я написал все как было: и о моей деятельности в Тяньцзине, и о связях моей клики с японцами, а также описал истинную картину моей связи с Доихарой.

Через два дня староста Лао Ван сказал мне, что начальство читало мое "сочинение" и считает, что я сделал значительный шаг вперед и заслуживаю похвалы.

Склеиваю бумажные коробки

В конце 1952 года мы выбрались из дома с железными решетками и поселились в новом, просторном жилище. Здесь были новые постели, столы, скамейки, светлые окна. Я стал реально ощущать "перевоспитание", о котором говорил начальник. К тому же после моей исповеди я не только не был наказан, но получил даже благодарность. Я стал заниматься более добросовестно.

В то время я понимал процесс "перевоспитания" весьма упрощенно; мне казалось, что достаточно прочесть некоторые книги, понять их смысл — и процесс перевоспитания завершен. Позднее я понял, что это совсем не так. Например, книгу "Что такое феодальное общество?" я читал в конце 1950 года и начале 1951 года, однако, не начни я тогда приобщаться к труду (труду в жизни и на производстве), я бы до сих пор не смог понять, что реально представляет собой феодальная система. Лишь спустя более чем два года после чтения этой книги, а именно в 1953 году, я смог дать себе ответ на этот вопрос.

Весной 1953 года администрация тюрьмы установила связь с Харбинской фабрикой карандашей. Теперь часть бумажных коробок для карандашей мастерили заключенные. Четыре часа в день мы занимались и четыре — работали.

Раньше я не то что коробки, карандаша ни разу сам не очинил. Единственное, что я помнил, — это марки: "Венера" — с изображением безрукой женщины, немецкие карандаши с изображением петуха и т. д. Я никогда не обращал внимания на коробки, в которых они были, и тем более не знал, сколько нужно труда, чтобы склеить их. Чувство новизны скоро исчезло, и на душе стало так противно, словно вся она была измазана клеем. Пока я еле справлялся с одной коробкой, причем трудно было определить, коробка это или что-нибудь еще, другие успевали склеить несколько.

— Как ты умудрился склеить такое? — спросил бывший начальник военного госпиталя в Маньчжоу-Го Лао Сянь, разглядывая со всех сторон мое произведение. Он взял коробку в руки. — Почему она не открывается? Что это за штука?

Лао Сянь был сыном великого князя Су по имени Шань Пи. В детстве он со своими братьями и сестрами получил японское воспитание. Сам Лао Сянь вырос в Японии, где изучал медицину. Цзинь Бихуэй (японское имя Кавасима Ёсико) была его младшей сестрой, а Цзинь Бидуй — мэр Харбина во времена Маньчжоу-Го — младшим братом. В его доме постоянно толпились различные отщепенцы — сторонники сближения с Японией. Увидев меня впервые в Советском Союзе, он, рыдая, упал передо мной на колени и воскликнул: "Наконец раб увидел своего хозяина!" А теперь он жил вместе со мной и больше всего ему нравилось ко мне придираться. Объяснялось это тем, что он был жесток, легко ввязывался в споры, но переспорить никогда никого не мог. У меня же не хватало мужества вступать с ним в дискуссии, в работе я многим уступал, вот и превратился в объект, на который он изливал свою желчь.

Зависть, разочарование, обиды — все смешалось. А тут еще реплика вечно вмешивающегося не в свое дело Лао Сяня. Вокруг моего изделия собралась целая толпа, посыпались язвительные шуточки. Я подошел, вырвал коробку из рук Лао Сяня и бросил ее в кучу с отходами.

— Что?! Ты нарочно брак выдаешь? — Лао Сянь вытаращил на меня глаза.

— Как нарочно? Она не так уж плоха, чтобы ее нельзя было использовать, — пробормотал я, вытащил коробку из кучи и положил вместе с готовой продукцией, что еще больше подчеркнуло безобразие моего "произведения".

— Куда ни клади, а все равно брак!

От таких слов я чуть не затрясся от злости. Я не выдержал и грубо отпарировал:

— Ты больно храбр со мной. Сильных боишься, а слабых обижаешь!

Эта фраза задела его за живое. Он мгновенно покраснел и заорал: