Последний инка

«После того как инка сел, он повернулся в мою сторону, и я снял шляпу.

Затем двое длинноухих приблизились к инке. В руках у них были алебарды, на голове – венцы из перьев и тьма золотых и серебряных украшений.

Они сперва поклонились солнцу, затем инке. Потом к инке приблизился его канцлер, и за ним шли шестьдесят или семьдесят воинов с серебряными дисками на груди и копьями, и все они опоясаны были кушаками из накладного золота и серебра. Затем приблизился главный военачальник в очень яркой одежде, и он также сперва поклонился солнцу, а потом инке и сказал ему: «Ты сын Солнца, дитя светлого дня».

Все эти люди стали вокруг инки, а потом пришел еще один военачальник с тридцатью копейщиками, а на копьях висели пучки разноцветных перьев, а за ними пришли двадцать воинов с секирами, и они также поклонились солнцу. У всех были пестрые маски. Ко мне подошел маленький индеец, поклонился инке и солнцу и сказал мне по-испански: «Убирайся вон!» И в это время к инке явились еще пятьдесят лучников – люди из племени анти…

Затем инка послал за мной, и, пройдя через толпу индейцев, я снял шляпу и обратился к инке с речью. Я сказал, что прибыл из Куско один, чтобы познакомиться с ним и быть ему полезным. И, если я опоясан мечом, то лишь потому, что оружием своим готов служить ему.

Он на это ответил, что все мужчины должны носить оружие и что не достойны оружия лишь женщины и трусы, и что он отнюдь не меньше уважает меня, видя на мне меч. И он очень ценит, что я пришел издалека только для того, чтобы его повидать и с ним побеседовать. Затем он передал мне кубок с чичей и сказал: «Выпей эту чичу в знак преданности мне».

Я пригубил напиток и вытер губы платком. Инка усмехнулся – он понял, что мне не пришлась по вкусу эта чича…

Инка представил мне своего канцлера. Я обнял его, а затем он сел по правую руку инки.

Затем я вернулся с дозволения инки на отведенное мне место… и послал инке четыре стеклянных сосуда и ящичек со сластями, пол – арробы стеклянных изделий, жемчуг и семь серебряных браслетов… и просил передать, что сласти я вручаю, ибо они умягчают язык, да и с ними слова мои скорее дойдут до ушей инки.

Инка принял дар с радостью.

Он тут же, без малейших колебаний, принялся их уписывать, выражая этим свое доверие.

Потом я вручил инке четыре ножа в ножнах и послал подарки канцлеру и раздал дары всем капитанам и всех по очереди обнял.

Тем временем горожане принесли много пищи и сложили ее перед инкой и его приближенными. Инка ел не на скатерти, а на зеленых листьях, а его люди брали все съестное прямо с земли.

Инка – человек лет сорока, среднего роста, со следами оспы на лице, и вид у него суровый и мужественный. На нем рубаха из голубого шелка, а на плечи наброшена мантия из очень тонкой ткани. Обычно он ест на серебре и ему прислуживают двадцать – тридцать красивых женщин.

А ест он маис, картофель, маленькие бобы и другие произведения этих мест. Мяса же здесь потребляют очень мало – и главным образом курятину и индюшатину. Едят здесь и обезьян в вареном и жареном виде…

Инка отправился в дом, ему отведенный, под звуки барабанов и серебряных флейт. Ночью стражу несли сто индейцев в две смены. При смене караула били в барабан и играли на флейтах.

Я подсчитал, что всех индейцев, как тех, которые пришли с инкой, так и тех, что ждали его в Виткосе, было около четырехсот пятидесяти.

Утром 15 мая инка пригласил меня к себе. День был дождливый, и большинство его приближенных грелось у громадного очага. Инка был в куртке из красного бархата и в красной же мантии. Все его капитаны были, в отличие от вчерашнего, без масок. Войдя, я приветствовал инку и снял шляпу, а он ответил мне на своем языке.

Я подарил инке зеркальце, коралловые ожерелья и тетрадь. Его порадовали мои подношения, и он приказал мне сесть рядом с ним, так что я оказался ближе к нему, чем канцлер и два его больших военачальника.

Я сказал ему, что дело, ради которого я сюда прибыл, очень важное для спасения его души и плоти, что обманывать его я не собираюсь и прошу, чтобы он все, что ему скажу, обсудил с мудрейшими своими советниками. Впрочем, добавил я, я убежден, что он столь светел разумом, что может и без советников принять любое решение.

Он ответил мне, что все его советники находятся здесь и я могу изложить свое дело, ибо времени у меня будет мало – на другой день он отправит меня со своим ответом в Куско.

Христианам, сказал он, никогда не дают больше одного дня на аудиенцию. Если они заживутся здесь дольше, то головы им не сносить: христиан подданные инки не любят.

Я сказал: двух дней мне хватит за глаза.

Затем я обратился к метису Пандо (он был у инки переводчиком) и с разрешения инки разъяснил основы нашей святой веры. Я, готовясь к этой речи, выписал из книг разные выдержки, но для краткости не читал с листа, а говорил по памяти.

Оказалось, что среди его людей было двадцать – двадцать пять христиан. Под конец, желая воодушевить и утешить инку, я рассказал ему о страстях господа нашего Иисуса и предложил инке принять святое крещение.

По мере того как я излагал свои доводы, их всех начал разбирать гнев, и в присутствии инки они подняли страшный крик. Разгневался под конец и сам инка. Очень резко он сказал мне, что горе темиспанцам, которые приходят в его страну, чтобы вести такие речи. Такого не дозволял его отец, не дозволяет этого и он, и я нанес ему великое оскорбление, и он готов дать приказ убить меня.

На это я ему возразил, что речь я держал с его разрешения. Затем я сказал, что явился сюда не как шпион и лазутчик, а чтобы миром уладить общее дело…»