Последний из Двадцати (СИ)

Парень старался её не слушать, упрямо шагая вперёд. Даже если каждый житель одурманен — вряд ли бы они стали стоять столбом посреди пожарища. Почему-то вспомнились бедолаги, что первые попались чародею под горячую руку. Желая знать ответы и не желая выслушивать неуверенное мычание селян, он огненной птицей тогда оставил их без всего. В тщетных, абсолютно бестолковых надеждах селяне выстроились в цепь — до самой речки. Кадки с водой кочевали из одной пары рук в другую. Из девичьей в старухину. Из старухиной в детскую. Словно каждый из них был звеном одного большого усилия.

Руну вдруг стало стыдно — за себя тогдашнего, за себя теперешнего. За собратьев — не сумев договориться и придти к единому мнению, они успели разругаться вдрызг и намять друг дружке бока. Почему-то осознание, что даже немытые селяне умудряются, в отличии от них, находить спасение в единстве больно ранило юного чародея.

— Пожар? — спросил он у Ска. Та тут же отозвалась.

— Нет, господин. Кострище. В воздухе присутствуют элементы разжигающих масел.

Последний из Двадцати сглотнул, пытаясь представить это кострище — получалось скверно.

Огонь столпом едва ли не уходил под самые небеса. Языки пламени, казалось, голодно и жадно тянулись к недоступным звёздам. Ночная мгла силилась укутать деревню покрывалом покоя, но каждый раз трусливо бежала прочь.

Здесь было светло почти как днём — ещё чуть-чуть, и Руну казалось, что он сможет разглядеть каждую соринку под ногами.

Вместе со Ска они укрылись в канаве. Парень закусил губу с навалившейся на него досады — в юности-то ему казалось, что чародей бьёт громом, появляется молнией, карает ещё быстрее, чем думает.

А вместо этого, словно подзаборный пьяница, едва-едва выглядывает из полной нечистот канавы.

Ска в самом деле оказалась права — это было кострище. Крестьяне тащили к нему всю нехитрость собственных пожитков. Воодушевлённые, не убирая улыбки с лица, швыряли в самый жар всё и по очереди. Девчонка, чумазая, как сама грязь, едва-едва находила в себе силы, чтобы поднять над головой деревянного игрушечного коня. Молодая селянка в рваном платье подтаскивала к рыжему всеяду резную колыбельку. Пустую, выдохнул от облегчения Рун. Старик же, будто в него вновь вдохнули силы и молодость, прощался со своей клюкой…

Пламя облизывало их лица светом, крася щёки лихорадочным румянцем. В глазах бушевала едва ли не огненная буря.

Праздник, спросил у самого себя чародей, будто вновь вернулся в прошлое. Какой уж тут, к дорожным бесам, праздник?

Рун приподнялся, когда очередь жертвующих огню собралось в толпу. Непривычно молчаливую, тихую толпу — парень буквально слышал, как трещит всепоглощающий огонь, как шелестит на ветру грубоватая одёжка селян.

И как звонко цокают каблучки по каменистой, вымощенной дороге. Рун прищурился, вглядываясь в силуэты, и едва не крякнул, когда понял, что происходит.

Первой вытолкнули женщину. Связанные руки, кандалы, на шее — обрывок цепи. В глазах нечто, что можно принять за безумие вперемешку с равнодушием. Лихорадочный взгляд несчастной норовил зацепиться за каждого. Лицо пересекала вязь татуировок, уходящая под просторную, не по размеру огромную рубаху. Рот растянулся в счастливой, идиотской улыбке.

Виранка. Рабыня. Рун закусил губы, пытаясь не задавать себе глупых вопросов — откуда она тут и что делает? Знал, что ответа не дождётся…

Дети дрожали от страха. Сквозь треск кострища парень слышал, как безвольно и подавленно они шмыгают носами. Мальчишки погодки, один — вихрастыхй и рыжий. Второй выше собрата, но тощ, словно сам голод. Грязные, вымокшие от пота рубахи липли к телу.

Не узнать в массивной фигуре великана, стоящей у самого костра, будто жрец, Мика не смог бы разве что слепой. Он обернулся, неприятельски и тупо сверкнули бельма задурманенных глаз.

Разбойник всё так же был похож на добродушного хозяина — того и гляди предложит войти в дом, преломить хлеб.

Сегодня он собирался проводить гостей прямиком в пламя. Словно кот, учуявший сметану, он в один скачок оказался перед виранской рабыней. Несчастная молчала, будто не в состоянии осознать, что же происходит. Скорее всего, подумалось парню, именно так оно и было. Виранская чернь всегда ходит под мыслительной властью тех, кто выше по статусу, сильнее, выдался заслугами. Матриарх говорила ему, что некоторые из них настолько привыкают к своему рабскому положению, что опускаются ниже черни — и не могут принимать решения сами.

Эта точно была из таких. Она высматривала в толпе хозяина: того, кто скажет и подскажет, как же жить дальше.

А вот мальчишки…

Детей чародею было жалко. Совесть же, натянув гаденькую улыбку, спешила спросить, с каких это пор ему вдруг стало жалко сельских мальцов? Не он ли сам раздавал им чародейские наказания? Быть может, и за дело, но исключительно жестокие.

Парню нечем было отвечать самому себе.

Ска держала его, удерживая от глупости поспешных решений. Её прикосновение будто разгоняло прочь его решительность — едва готовый вскочить в любой момент, он искал причины не вставать.

И находил.