Последний из Саларов

Понемногу начали появляться разбежавшиеся солдаты-дезертиры. Несчастные и оборванные, похожие на изможденные привидения, они брели по старинному Хорасанскому тракту. Усталые, голодные, еле тащились; некоторые залезали в сады и огороды, другие просили милостыню. Сжалившись, люди давали им хлеба или еще чего-нибудь, другие, наоборот, издевались над ними.

Салар-хан позвал Султана-Али.

– Слушай меня внимательно. Завтра утром пойдешь на шоссе и будешь караулить дезертиров-солдат. Как появятся, заворачивай их сюда, сколько бы их ни было. Понял, что я сказал?

– Слушаюсь, ваше высочество! Осмелюсь спросить, если они скажут друг другу: этот, извините, мужик неотесанный, какое ему… Не хочет ли он нас, как бы сказать…

– Не хочет ли он нас ограбить или напасть на нас? Тьфу, опять ты меня перебиваешь, паразит!

– Я не имел намерения, господин!

– Знаю. Ты никогда не имеешь намерения. Ты вообще на свет родился без всяких намерений, живешь без намерений и помрешь точно так же.

Мирза-хан с высочайшим, падишахским выражением лица аккуратно отвернулся от мангала, а Салар-хан продолжил:

– Скажешь им: у помещика к вам есть дело. И точка на этом.

– А если не пойдут, тогда что? – А если не пойдут, то к черту все. Короче, ступай и выполняй то, что я сказал!

На следующее утро Султан-Али ушел из имения, а к полудню вернулся с тремя жалкими солдатиками, один другого несчастнее: форма замызганная, животы подведены, лица измучены.

Ханум ханума распорядилась, и солдаты вымыли свои вонючие, загнившие ноги в отделении бассейна для мытья ног; после этого их допустили в особняк. Салар-хан сидел на своем обычном месте, развалившись на подушках, глядел на всё сразу и ни на что в отдельности. Чуть поодаль присел и Считай-Ворон. Солдаты поздоровались, поклонились и сели рядком вдоль стены. Из уст Салар-хана раздался только один звук: «с» из слова «салам». Как и его отец, он словно бы стеснялся произносить такое. Не то чтобы он у кого-то научился этому – таким он родился: поведение Саларов было полностью инстинктивным, как, например, у горных козлов.

– Мы в вашем распоряжении, господин! – это сказал один из солдат, с язвой, «алеппским прыщом» на лице.

Салар-хан прикрыл глаза и, кивнув, ответил:

– Времени для разговоров у нас будет много. А для начала – покушайте!

Солдаты переглянулись и сглотнули слюну. Увядшие яблоки их кадыков запрыгали вверх и вниз, как реальные яблоки, упавшие в реку.

Султан-Али в гостевом доме раскинул нарядную скатерть. Шабаджи и ее дочь Сакине сновали в кухню и обратно, подавая Султану-Али подносы с едой. Да какой едой! Запах жареной баранины наполнил всю усадьбу. Подавался и плов с мясом и изысканной приправой, и жареное мясо с зеленью, и хорэш[25], и разные соленья и маринады, и кислое молоко, и свежие овощи с зеленью, и барбарисовый напиток-шербет, и большой котел с овечьим дутом[26]…

У солдат ручейками потекли слюни. После приглашающего жеста Салар-хана они кинулись в атаку и начали глотать еду. Стало ясно, что оголодали они не после нападения на Иран союзников, а это было их, можно сказать, состояние от самого рождения. Начали они, конечно, с атаки на мясо. Пучками хватали зелень и отправляли ее в рот. Желания и времени жевать у них не было: глотали всё прямо так, не прожевывая. В мгновение ока тарелки с пловом и миски с хорэшем опустели. Когда они насытились – так сказать, под завязку, – они прислонились к стене, словно наполненные бурдюки. Веки отяжелели, и сил разговаривать у солдат не было. Салар-хан, довольно улыбаясь, вышел из комнаты.

Наевшиеся солдаты представляли собой такое зрелище, что женщины собрались у окна поглазеть на них.

– Вот так солдатики-смертники! – воскликнула Судабе-ханум. – И такие собирались защищать родину?