Последний из удэге

Трансваль, Трансваль, страна моя,

Ты вся горишь в огне...

И вся передняя колонна, за ней, примыкая, другие разноголосо и мощно подхватили:

Под деревцем развесистым

Задумчив бур сидел...

...Сынов всех девять у меня.

Троих уж нет в живых,

как бы жаловался Шпак, а колонны отвечали ему:

А за свободу борются

Шесть юных остальных...

Далеко еще до поскотины их встретил конный патруль: два всадника с красными лентами на фуражках.

- Что за отряд? - свешиваясь с лошади, стараясь перекричать песню, спрашивал передний.

- Тетюхинцы, - отвечал Сеня.

- Тетюхинцы и вай-фудинцы! - с усмешкой поправил Гладких.

- Нас, тетюхинцев, больше! - смеялся Сеня.

- Все одно: по командиру считается...

Один из всадников, вздымая пыль, поскакал в село готовить квартиры, другой, сдерживая свою, плясавшую и поводившую ушами от песни лошадь, поехал вместе с отрядом.

- Что нового у вас? - напрягаясь во весь голос, спрашивал Сеня. Японцы не жмут?

...А младший сын в двенадцать лет

Просился на войну,

жаловался Шпак.

- Ну-у... - пренебрежительно ответил патрульный, всем своим видом и посадкой опровергая тревожные предположения Сени. - Они было сунулись с рудника, да куда там...

...Но я сказал, что нет, нет, нет,

Малютку не возьму...

гремели колонны.

- А?.. Чего?.. - приставив ладонь к уху и свешиваясь с лошади, переспрашивал патрульный.

- Хунхузы, говорю! Про хунхузов слышно что?..

- А, хунхузы... Да что ж хунхузы. Под Николаевкой, бают, поцапались с ими, это что ж...

- Сурков как там? Здоров ли?

- Под рудником раненный был, а теперь уж поправился, ходит... Да что там говорить, - сказал патрульный, поняв вдруг общий смысл вопросов Сени, весь народ поднялся, теперь не удержишь!..

Малютка на позиции

Ползком патрон принес...

могущественно гремели колонны.

- Верно... верно... - сказал Сеня, помаргивая от слез, выступивших ему на глаза.

С песней, с Бусырей, несущим знамя, с патрульным, плясавшим на своей лошади, с примыкавшими с боков ребятишками и собаками - мимо партизан, высыпавших из изб, мимо празднично разодетых девчат и парней - отряд зашагал по селу.

Из проулка навстречу им, запыхавшись, выбежал широкоплечий невысокий мужик в сапогах, в полотняной рубахе, без шапки, со светлой курчавой бородой.

- Ху-у... успел! - радостно закричал он, переводя дух. - Меня со сходу вызвали, сход у нас идет... Сюда, сюда, в этот проулок! - зазывал он, весело кланяясь и приседая. - Десятский я в проулке этом. Борисов фамелия моя... Брат я тому Борисову, что с четырьма сынами в партизаны пошел да одного-то уж убили у них. Чудесные люди! Мой старшой тоже с ими... Сюда, сюда! Расходись по двое, по трое - тут вам и квартеры... Ху-у, усищи же у тебя, братец ты мой, соколик! - восхитился он, взглянув на Гладких, и весь рассиял своими лучистыми синими глазами. - Командир, что ли? Ну, прямо, как у гусара! Прямой расчет тебе в избу ко мне, - не с того, что начальник, не-ет... - смеялся он, - мне все одно, начальник ли, кто ли, да у меня старуха таких-то с усами во как любит!.. А это кто, помощник твой? Чудесный какой парень!.. Вот вы вместях ко мне, да еще кого прихватите... Расходись по хатам, ребята, устали, видно?.. Ах, до чего ж чудесные все люди!.. радостно говорил он, суетясь возле отряда.

Слова легко и свободно вылетали из его широкой груди. Он нисколько не заискивал, а был действительно рад всем и всему - и сам он, с курчавой своей овсяного цвета бородой и ясными синими глазами, сразу понравился и Сене, и Гладких, и всему отряду.

Радуясь тому, что поход кончился, что можно будет разуться и помыться в бане, партизаны, весело переговариваясь и смеясь, расходились по избам.

- Сюда, сюда, миленькие! - зазывали бабы.

- А куда уж вам делиться, идите уж все четверо...

- Ишь ты, какой молоденький, - играя карими глазами, говорила грудастая молодуха тонкошеему пареньку с синяками под глазами. - А и худу-ущий же ты!.. Иди к нам, мы тебя молочком отпоим...

- Ты, может, и своего отпустишь? - отшучивался он.

- Коли не захлебнешься... - смеялась она.

Здесь, как и в большинстве сел и деревень, где сыновья, мужья и отцы ходили в партизанах, охотно брали партизан на постой, надеясь расспросить о своих - не встречались ли где, - стараясь получше накормить и обходить, чтобы где-нибудь так же обхаживали и кормили их сыновей, мужей и отцов.

Желая скорее повидать Суркова, который, как сказал десятский, был в школе на корейском съезде, Сеня, мурлыча "Трансвааль", рысцой побежал в избу, указанную ему десятским, - умыться и повытаскать клещей, от которых зудело все тело.

Когда Гладких в сопровождении Казанка и десятского тоже вошел в избу, Сеня голый (старуха, жена десятского, и две маленькие девочки вышли в другую половину) стоял возле русской печи, на загнетке которой горел маленький костерок из лучинок, и, напевая, обирал с платья клещей. Парнишка, лет десяти, сын десятского, с такими же, как у отца, овсяными волосами и с такими же ясными синими глазами, вытаскивал клещей из тощей смуглой спины Сени, там, где Сеня не мог достать сам.