Последний Катон

— Как давно находится кодекс в монастыре Святой Екатерины? — процедил он сквозь сжатые зубы.

— С прошлой недели. Нужно было снять с манускрипта копию и вернуть ему первоначальный облик. Не забывайте, в каком виде мы его оставили: без переплёта и с разобранными страницами. Потом при посредничестве Копто-Католического Патриарха вашей церкви и Патриарха Иерусалимского Его Святейшества Мишеля Саббаха начались переговоры с архиепископом Дамианом. Ваш Патриарх, Стефан II Гаттас, также поговорил с директором Греко-Римского музея Александрии, и со вчерашнего дня вы находитесь в особом бессрочном отпуске. Я решил, что вам будет интересно об этом узнать.

Фараг сдулся, как шарик. Он недоверчиво переводил глаза с меня на Глаузер-Рёйста и обратно и не сразу смог что-то произнести.

— Я могу вернуться домой?.. — заикаясь, выговорил он. — Могу вернуться в музей?..

— Нет, в музей пока нет. Но домой вы вернётесь сегодня же вечером. Вы довольны?

Почему он так обрадовался возможности вернуться в Александрию и получить назад свою работу в Греко-Римском музее? Разве он не говорил мне, что быть коптом в Египте значило быть парией? Разве исламские террористы не убили в прошлом году его младшего брата, невестку и пятимесячного племянника на выходе из церкви? Обо всём этом он рассказывал мне, когда мы впервые ужинали вместе.

— О Боже мой! — воскликнул он, вытягиваясь вверх и поднимая к небу руки, как бегуны, успешно достигнувшие цели. — Сегодня вечером я буду дома!

Пока он распространялся о том, как мне понравится Александрия и как будет рад его отец, когда меня увидит и узнает, автомобиль патриархата подъехал со стороны проходящей рядом улицы и наконец забрал нас с другой стороны свалки. На то, чтобы добраться до него, у меня ушла целая вечность, потому что земля была усеяна опасными острыми осколками, которые могли порезать мне ноги, но, когда я уселась в машину со вздохом облегчения, я поняла, что это была прекрасная прогулка по усыпанной розами дороге: рядом со мной на заднем сиденье машины, за рулём которой сидел водитель Патриарха, находилась специалистка по византийской архитектуре Дория Шьярра.

Капитан уселся рядом с водителем, а я нарочно сделала так, чтобы Фарагу пришлось сесть с другой стороны, чтобы он тоже оказался рядом с Дорией, и она была зажата между нами. Я была с ней крайне любезна, словно накануне не произошло ничего важного. Но порадовалась, увидев, как она сморщила нос из-за исходящего от нас запаха. Она сердилась, потому что, пока она отвлекала привратника Фатих Джами, мы исчезли и бросили её одну. Когда она вернулась во двор и нигде не смогла нас отыскать, она пошла назад к машине и ждала нас, пока не стемнело. Только тогда она вернулась в патриархат одна, в сильном волнении. Она хотела, чтобы мы рассказали ей всё, что с нами произошло, но мы уклонялись от её вопросов поверхностными ответами, говоря в общих чертах о том, насколько трудным было это испытание и какие ужасные страдания и мучения мы перенесли, тем самым добившись, что её интерес постепенно угас. Как мы могли рассказать ей, что сделали величайшее в истории открытие?

Фараг вёл себя с ней так же обходительно, как накануне, но на её заигрывания уже не реагировал. Он ни разу не ответил на её глупые уловки и намёки, и я почувствовала себя совершенно уверенной, убедившись, что во мне царит покой: покой по отношению к чувству к Фарагу и покой по отношению к Дории, которая хотела меня ранить, но смогла добиться этого лишь на короткий промежуток времени. Если я не позволю ей добиться своего, её желание останется нелепой попыткой. Так что я улыбалась, болтала и шутила, словно вчера был самый обыкновенный день, и мой мир не рухнул, чтобы снова восстать в последний момент благодаря Фарагу. Теперь значение для меня имел только он, а Дория была никем.

Когда машина патриархата высадила нам перед огромным ангаром, где находился «Вествинд», я распрощалась со старой подругой, расцеловав её в обе щёки, несмотря на то, что она попыталась незаметно уклониться от такого трогательного жеста; мне никогда не узнать, потому ли, что она смутилась и чувствовала свою вину, или потому, что от нас исходил такой запах, но в итоге я против её воли расцеловала её самым милым образом и многократно поблагодарила её «за всё». Фараг с капитаном ограничились пожатием руки, и она бежала на патриаршем автомобиле, чтобы больше никогда не появляться.

— Что тебе вчера сказала Дория, что после обеда ты была сама не своя? — спросил меня Фараг, поднимаясь по лесенке.

— Как-нибудь расскажу, — ответила я. — А почему ты не подошёл ко мне, если видел, как мне было плохо?

— Я не мог, — объяснил он, здороваясь с Паолой и другими членами экипажа. — Я попался в собственную ловушку.

— В какую ловушку? — удивилась я.