Последний Катон

Последнего достигнув поворота,
Мы обратились к правой стороне,
И нас другая заняла забота.

Здесь горный склон — в бушующем огне,

А из обрыва ветер бьёт, взлетая,
И пригибает пламя вновь к стене;

Нам приходилось двигаться вдоль края,

По одному; так шёл я, здесь — огня,
А там — паденья робко избегая.

Вергилий неоднократно просит своего ученика очень внимательно смотреть под ноги при ходьбе, потому что любая ошибка может стать роковой. Однако Данте, не прислушавшись к его совету, услышав голоса, поющие гимн во славу чистоты, оборачивается к ним и видит толпу душ, бредущих сквозь огонь. Одна из них, разумеется, обращается к нему и спрашивает, почему через него не проходит солнечный свет:

Не только мне ответ твой будет благо:
Он этим всем нужнее, чем нужна
Индийцу или эфиопу влага.

— Это уже слишком! — воскликнул Фараг, услышав эту строфу.

— Да уж, действительно, — поддакнула я.

— Как же мы раньше не заметили? Как не догадались, когда читали всё «Чистилище» ещё в Риме?

— Когда вы всё это читали, профессор, вы хоть на минуту могли бы себе представить, в чём заключаются семь испытаний? — поинтересовался Кремень. — Глупо сейчас терзать себя этим вопросом. А если бы вместо Эфиопии это была Индия? Данте рассказывал что мог, он рисковал, потому что знал, что у него есть хорошая история, и был амбициозен, но он не был безумцем и не хотел рисковать понапрасну.

— И всё равно его убили, — съязвила я.

— Да, но он-то этого не хотел, поэтому камуфлировал информацию.

Вдалеке, там, где сходились берега Атбары, замаячила деревня Антиохия со своей пристанью. Тёплый луч заходящего солнца грел мне правое плечо, но, когда я увидела густые столбы дыма, поднимавшиеся к небу из деревни, внутри у меня всё сжалось в комок. Мне бы очень хотелось, чтобы «Неваи» развернулся и поплыл в другую сторону, но было уже слишком поздно.

Пока душа сладострастника, которым оказывается поэт Гвидо Гвиницелли, член тайного общества Верных любви, как и сам Данте, спрашивает нашего героя, почему сквозь него не проходит солнечный свет, с противоположной стороны к ним по пылающей тропе подходит ещё одна череда душ. Слушая, что говорят души из обеих групп, которые целуются и радуются встрече, Данте заключает, что одни из них — сладострастники-гетеросексуалы, а другие — сладострастники-гомосексуалы. Против обыкновения он с готовностью утешает их (быть может, потому, что снисходительно относится к этому греху, или потому, что большинство находящихся здесь — писатели, как и он), напоминая им, что осталось совсем чуть-чуть, и скоро они получат мир и Божье прощение, потому что небо полно любви.

В самом начале двадцать седьмой песни, когда день уже почти завершён, трое путников подходят к месту, где пламенем охвачена уже вся тропа. Тут им является радостный ангел Божий, побуждающий их пройти сквозь пламя, и Данте в ужасе закрывает лицо руками и чувствует себя «как тот, кто будет в недро погружён земное». Однако, видя, как он напуган, Вергилий успокаивает его:

Тогда ко мне поэты обратили
Свой взгляд. «Мой сын, переступи порог:
Здесь мука, но не смерть, — сказал Вергилий. —

И знай, что, если б в этом жгучем лоне

Ты хоть тысячелетие провёл,
Ты не был бы и на волос в уроне».

— Для нас это тоже верно, правда? — с надеждой прервала его я.

— Не торопи события, Басилея.

Кремень хладнокровно продолжал читать, как насмерть перепуганный Данте упрямо стоит перед огнём, не решаясь ступить ни шагу, тогда Вергилий подаёт ему пример:

И он передо мной исчез в огне,
Прося, чтоб Стаций третьим шёл, доныне
Деливший нас в пути по крутизне.

Вступив, я был бы рад остыть в пучине

Кипящего стекла, настолько злей
Был непомерный зной посередине.

Мой добрый вождь, чтобы я шёл смелей,

Вёл речь о Беатриче, повторяя:
«Я словно вижу взор её очей».