Последний холостяк

Скрип дверных петель и сквозняк напугали ее постоянных обитателей: кошки с мяуканьем попрыгали со стола на пол, а Ремингтон и Антония резко отшатнулись друг от друга. Гертруда пробормотала что-то насчет срочной работы, которая ждет лорда Карра, и ретировалась. Ремингтон схватил чан и отправился на кухню, не проронив ни слова.

Они вновь встретились с Антонией только в столовой, когда дворецкий объявил, что обед готов и сейчас будет подан. К этому времени леди Пакстон уже оправилась от потрясения и настроилась дать решительный отпор новым амурным проискам лорда Карра. Свое собственное поведение она сочла глупым и непростительным: ведь в конце концов он был ее врагом, так что ни о каком повторении лобзания не могло быть и речи. Пыл, с которым граф обнимал и целовал ее в присутствии ее любимых кошек, свидетельствовал о его бесстыдстве и коварном намерении сбить ее с праведного пути и обесчестить.

Садясь за обеденный стол, Антония всем своим неприступным и холодным обликом как бы говорила Ремингтону, что она не изменила отношения к нему и осталась стойкой защитницей брака и одиноких женщин. Он занял место на противоположном конце стола и время от времени бросал в ее сторону испытующий взгляд. Притворяться, что между ними ничего не произошло, было выше его сил, детали их неожиданного поцелуя то и дело всплывали в его памяти, вызывая у него буйную эрекцию.

Унять неуместное возбуждение ему не удавалось ни глубокими вздохами, ни самобичеванием. Сколько ни корил он себя за не подобающую взрослому мужчине подростковую экзальтацию, желание развивать свой успех не ослабевало. К счастью, от похотливых помыслов его отвлекли знаки внимания, оказываемые ему другими сидевшими за столом дамами. Их волновало, удобно ли ему сидится, понравился ли ему пирог, не мало ли на столе вина и не показался ли ему сладковатым соус.

Ремингтон чувствовал себя мальчиком в коротких штанишках, окруженным заботливыми тетушками, и, беспокойно ерзая на стуле, только кивал и отмалчивался. Когда обед закончился и настало время вернуться на кухню вместе с Гертрудой, он ощутил искреннее облегчение и ретировался почти бегом.

Оказавшись на кухне, он с наслаждением погрузил руки по локоть в лохань с мыльной водой и полчаса мыл грязную посуду. Когда все тарелки были им вымыты и убраны, а рабочий стол очищен, Гертруда сказала, что теперь они возьмутся за приготовление ужина. Из этого Ремингтон сделал свой первый важный вывод о женской работе: она никогда не заканчивается. И содрогнулся от ужаса.

– Уж не хотите ли вы сказать, что нам предстоит начать все сначала? – сипло спросил он, вытаращив глаза.

– Да, милорд, такова уж горькая женская доля! – сказала Гертруда, пожимая плечами. – Не успеешь закончить одно, как пора приниматься за что-то другое. Ведь без еды обойтись нельзя, милорд! Вот и приходится постоянно что-то мыть, скоблить и готовить.

– Она права, – раздался за спиной у Ремингтона голос Антонии. – Всю свою жизнь бедные женщины ежедневно выполняют одни и те же обязанности. И это однообразие делает их труд утомительным и скучным.

Она поставила на стол чайный поднос и, кивнув Гертруде, ушла. Кухарка не дала графу времени на осмысливание ее слов, она указала рукой на медный таз с картофелем и сказала:

– Вот это надо быстро почистить, сэр!

Когда поздно вечером Ремингтон Карр входил в холл собственного дома, он едва волочил от усталости ноги и мысленно молился, чтобы шаркающая походка – одно из следствий пребывания в доме, населенном незамужними женщинами, – не стала его постоянной отличительной чертой, как это случилось с беднягой Хоскинсом, утратившим твердую мужскую поступь за многие годы безупречной службы у леди Антонии.

Сунув шляпу и перчатки дворецкому Филиппсу, граф распорядился, чтобы ему приготовили горячую ванну и постель, проковылял по коридору в кабинет и рухнул в кресло. Таким обессиленным ему никогда еще чувствовать себя не доводилось. Но даже чудовищная усталость не могла смягчить распиравшую его злость – как на Антонию, так и на себя самого.

В мятом, заляпанном жиром и покрытом кошачьей шерстью костюме, под стать которому были и его исцарапанные грязные башмаки, он походил на огородное пугало, руки саднило от ожогов и ушибов, ноги отекли, все тело казалось ватным, а проклятый корсет сдавливал ему грудь и затруднял дыхание.

Сделав невероятное усилие, Ремингтон встал с кресла и распахнул сюртук, чтобы снять с себя дьявольский пояс. И в этот момент у него за спиной раздался изумленный возглас:

– Бог мой, с каких пор ты носишь это чертово приспособление? А я и не знал, что ты заработал грыжу, мой бедный мальчик!

Резко обернувшись, Ремингтон обжег своего престарелого дядюшку негодующим взглядом и рявкнул:

– Нет у меня никакой грыжи! Успокойтесь, дядя! Он опять принялся дергать за концы шнурков.

– В таком случае для чего ты надел этот корсет? Паддингтон Карр поправил на переносице очки и с недоумением уставился на племянника.