Последний хозяин

Мирослав лежал под днищем БТР и в голос матерился, сжимая автомат. Он видел удирающих ангольцев, но ему было не до них. Он ловил в прицел подбегающие фигурки и стрелял. Нелепо и неумело, совсем не экономя патроны, лишь радуясь, когда падали враги. Иные вставали и снова бросались вперёд, но многие так и не поднялись. Мирослав быстро остался один, даже Игорь куда-то исчез. Он не замечал этого. Он просто стрелял, благо полных автоматных рожков ангольцы побросали много. Унитовцы так и не смогли приблизиться к русскому врачу, превратившемуся в бешеного берсеркера. Они предпочли подтащить уцелевший миномёт. Бух! Броня БТРа прикрыла, но машина запылала. Огонь и дым вцепились в Мирослава, не давая видеть и дышать. Бух! Мина задела покорёженный нос БТРа, упала на землю и взорвалась. Мирослав оглох; его выкинуло из-под брони, мир несколько раз перевернулся; в тело впивались осколки. Затем его с маху приложило об политую кровью песчаную ангольскую грунтовку. Он лежал навзничь, раскинув ставшие непослушными руки, автомат исчез, лицо заливала кровь, но чувства вернулись. С трудом подняв голову и открыв один глаз, он увидел двух бегущих к нему перемазанных грязью здоровенных негров с мачете.

Рев наушников в горящем бронетранспортёре: «Отбей доктора! Начмеда спаси!»

Щелчки пуль по дороге и стволам деревьев. Рикошеты от брони. Свистят.

Крики, мат…

Вспышка боли. Ещё… ещё…

Где моя рука? Я же хирург; мне нельзя без руки. Почему нет руки? Где…

Темнота…

Шум…

Эпилог

Запаянный свинцовый гроб с телом Мирослава Колядуцкого два месяца добирался из Луанды в Ленинград на старом, скрипящем всеми суставами военном транспортнике. Судовой холодильник барахлил в тропиках, и очередной «груз 200» вспучился и потёк. В Ленинграде трюм промыли мощным брандспойтом с дезинфицирующей пеной, а гробы рихтовали кувалдами, чтобы они влезли в грузовик. Затем останки Мирослава застряли в ленинградском морге: оказалось, что родственников, желающих забрать гроб, у него нет. Бывшая супруга Наталья и сводная сестра Анна проявили к похоронам неудивительное равнодушие. Мать Мирослава давно умерла, как и его учитель, Константин Гаврилин. От дочери-студентки Светланы помощи ждать не приходилось; она кооперативную квартиру отца в Москве спешно наследовала. Профессор Гавриил Илисоров, готовящийся стать членом-корреспондентом Академии наук СССР (он им стал через три года, в 1987 году), бывшего соавтора знать не хотел.

Так и вышло, что ни в Москве, ни в Кургане места для упокоения выдающегося советского врача Мирослава Колядуцкого не нашлось. Велика Россия, но три метра земли для могилы своего сына не из последних искала долго. Друзья из Военно-медицинской Академии с трудом договорились о погребении на одном из окраинных кладбищ Санкт-Петербурга. Мирослав вернулся домой. Как и мечтал.

2014 год.

Мадам [45]

Для Вас я, мадам, – лишь случайная встреча.
Так бывало не раз, и так будет опять.
Здесь почти подмосковный закружит вечер…
Вы не знаете, где это?.. Лучше бы знать…

Пью дешёвый портвейн, и черты огрубели;
Сам неряшлив, небрит, и с клопами кровать.
Чтобы Вам заплатить, я наскрёб еле-еле…
Извините, мадам, – я ходил воевать.

Да, мне всё, как и Вам, – лица, лица чужие…
И забыться, заснуть – только в том благодать.
Вы простите, мадам, офицера России.
Вам, «не знающей, где это», лучше – не знать…

2013 год.

Старый актёр [46]

Картонный меч. И опереточный злодей,
Мной тем мечом пронзаемый навылет.
А в жизни зло все злее, злей и злей.
Добро же по щелям. А скоро вовсе сгинет.
Зачем же надевать шлем из папье-маше?
Фиглярствовать? – Давно уж не играю…
Вставай! Пока тебя не выгнали взашей,
Твой зритель – он хотя бы не стреляет.

2012 год.

Бог

Я долго сидел у старой горы
И долго смотрел на тени Игры.
А после ушёл сквозь щели в стене, —
Но глупые люди все молятся мне.

Иерусалим. Стена плача, 2010 год.

О Дне Победы нецензурно [47]