Последний Хранитель Многомирья. Книга первая. Пока цветёт радостецвет

Мамуша обтерла лапки в муке о фартук. Подтащила добротную тяжелую табуретку к буфету, открыла створки, привстала на цыпочки, нащупала на верхней полке увесистую «Книгу чаев да отваров мамуши Фло», открыла и пробежалась глазами по содержанию. Ноготком отметила страницу «Чай для пробуждения».

– Последний раз предупрежда-а-а-аю! Афи, что ж? Спят?

– Все как один, – доложила Афи.

– Кончено! Будем заваривать чай просыпания. Афи, где у нас чайник от бабуши Круль? Вот он, любимый мой чайник, – мамуша схватила большой чайник, расписанный наивными цветами и существами, отдаленно напоминающими пчелоптиц.

– Хоботком ручаюсь, пчелоптицы у бабуш-ш-ш-ши Круль получаются милейш-ш-ш-шими, – в сотый раз прожужжала похвалу волшебной посуде Афи.

– Афи, ты говоришь так всегда, как достаю ее. Что ж, яснее ясного. У самой сердце улыбается. А уж чаек из нее… у-у-у, знатный. Во все уши влетело?! – еще раз удостоверилась мамуша в том, что никто в доме не встал.

Фло нарочно громко поставила чайник на печь. Испуганные пчелоптицы разлетелись с его боков и перенеслись на пузатые кружки, любимые домочадцами, придерживая лапками чуть прихваченные жаром печки нарисованные попки. Чайник, на котором остались только нарисованные цветы, запыхтел.

– Всем пить чай, – разговаривала мамуша непонятно с кем, то ли с Афи, то ли с волшебной посудой бабуши Круль, то ли сама с собой. – Велено было вставать, так нет же, – мамуша ворчала и перемешивала деревянной лопаткой заварку. – Сейчас все у меня и пробудятся, и на поля полетят. Шибче норн полетят. Афи, а ну набирай в хоботок.

Афи залетала во все комнаты, прыскала чаем из хоботка на спящих и мгновенно испарялась. Вслед за этим на кухню повыскакивали по очереди: Фио Габинс из родительской спальни, Фрим из своей комнаты, и самым последним, припрыгивая и запинаясь, сошлепал с лестницы Хомиш.

Взбудораженные домочадцы громыхали, возмущались, махали лапами, пытаясь отомстить виновнице столь недоброго пробуждения. Но поди поймай юрливую норну, поджавшую хоботок и визжащую под потолком между пучками трав!

– Утрите мокрые мордочки, и шибче все на кухню. А ну у меня! – мамуша утихомиривала взбунтовавшуюся ватагу, сквозь смех глядя на всклокоченные волосы и выпученные глаза. Надо сказать, что Фло Габинс – муфлишка строгая, но добрая. Как и положено главной в деревне храмовнице и травнице.

Ей ли не знать, что нужно каждое утро открывать на полях каждый цветок! Самая важная для всех муфлей работа. Не всякий радостецвет сам поднимает тяжелый ярко-желтый бутон и раскрывается для того, чтобы норна нырнула внутрь и стряхнула со своих шерстинок пыльцу радости. Ту пыльцу, которую она тщательно собирала и несла. Ту пыльцу, которую на следующий день радостецвет приумножит внутри своего соцветия и выпустит вверх, в дождевые облака. Это чрезвычайно важно не только для Многомирья, но и для мира людей. Хотя люди даже не ведают об этом. Но какая разница? Главное, что об этом ведают в Многомирье.

– Поели? Шибче на работу, засони! Чего вы сегодня такие, – бередила семью мамуша. – Фио, покажи пример сынушам.

– Фло, что ж за канитель?!– возмущался и потирал живот папуша, пытаясь ухватить еще один оладушек. – Надо непременно перед работой набить брюшко, да посытнее и в спокойствии.

– Во сне вы животы не набили? – возмущалась Фло и суетилась. – Проспали! Хранитель вас не видит! Фрим, чего стоишь? Ты сегодня с папушей. Фио, а ты чего? Бригады уже заждались. Ну не смотри на меня так! В сумке уже все приготовлено – чай бодрости и оладушки. Сегодня они с яблочками.

– С яблочками. То-то я почуял – вкусные как никогда. Хороши с яблочками, – папуша сопел и продолжал копошиться с одеждой. Сегодня он был копошливее обычного, не в пример мамуше. Фло порхала по кухне, накидывая бездонные сумки со снедью на домочадцев, и подбадривала каждого из них. – Как жи ж, – нерасторопно обувался папуша, – напилась, кажись, волшебного чая с утра, вот и бодрая, словно тебе всего пятьдесят лет, а не твои семьдесят три.

– Семьдесят три еще молодость. Я и в сто, да и в сто пятьдесят буду как норна, юркая да сметливая.

Папуша Фио широко улыбнулся, «ойлялякнул» и прихлопнул женушку по юбке. В отличном расположении духа он вышел на задний скотный двор и, припевая: «Флоша-Флошечка моя, что за душка, ой-ля-ля», – накинул на любимую белую каняку синюю упряжь. Гордо вывел со скотного двора. Яркая добротная упряжь каняки бригадира была видной. Он купил ее в позапрошлое белоземье в ярмарочном квартале деревни Сочных Лугов. Долго торговался, но прикупил за две монеты, и с той поры упряжь стала его приметой и особой гордостью.

Деревня Больших пней загудела и закипела работой.